— Комиссар… политрук… еврей…
Гестаповцы хватали людей, указанных этим типом, сбивали с них головные уборы и отводили в сторону. Вскоре против нас уже стояло около тридцати обреченных…
Когда первая «фильтрация» кончилась, предателя в поношенном костюме сменил эсэсовец, отлично говоривший по–русски.
— Кто еще остался из политработников, выходи! Все равно мы узнаем, никуда вы не скроетесь…
Было ясно, что ждет тех, кто откликнется на этот призыв. Из нашей группы вышло восемь человек. Гестаповец продолжал:
— Для вас будет лучше, если вы выдадите комиссаров и политработников.
Ответом было молчание и выражение непроницаемого упорства и замкнутости в глазах.
— Ну вот ты скажи, где твой комиссар, политрук? — обратился офицер наугад к одному из бойцов.
— Комиссар убит, политрука не видел, — последовал хмурый ответ.
— А твой? — спросил эсэсовец другого.
Около десятка человек ответили одно и то же: «убит», «не знаю», «погиб». Никто не назвал ни одного имени.
Нас снова загнали в сарай. Как только захлопнулась дверь, несколько человек прильнули к щелям.
— Повели за усадьбу, в лощину.
Люди глухо шумели, в бессильной злобе сжимая кулаки. Через несколько минут до нас донеслась беспорядочная стрельба из автоматов. Мы сняли пилотки:
— Прощайте, товарищи! Будь проклят фашизм!
Волнение в сарае долго не унималось.
— Убийцы возвращаются! — сообщил один из наблюдателей.
Дверь резко распахнулась. Приземистый, с отвислыми бритыми щеками эсэсовец приказал всем присесть на корточки. Затем, тыча тростью то в одного, то в другого, резко вьжрикнул:
— Раус! Раус!
Один за другим поднимались с земли отмеченные тростью и выходили в просвет двери.
— Ду, блондер раус! Ду, ферфлюхтер монголе, аух![8] — продолжал тыкать тростью немец.
Происходило что–то непонятное. Фашист выбирал жертвы по какому–то лишь ему одному известному признаку. И все же я успел заметить, что трость выбирает из группы пленных лишь тех, кто был физически покрепче.
Между тем трость нацелилась на меня:
— Раус!
Я поднялся, ощущая на себе сочувствующие взгляды товарищей, увидел, как сжал кулаки, опустив голову на грудь, Мороз. Нас было уже восемь человек, поднялся еще один, девятый, когда к сараю подошел офицер в щегольском мундире, с холеным, сытым лицом. Эсэсовец и его подручные, как по команде, обернулись, вытянулись, вздернули подбородки. Тот, кто тыкал в нас тростью, выбросил руку вперед, гаркнул:
— Хайль Гитлер!
Офицер, по–видимому, из больших начальников, вяло отмахнулся рукой, что–то буркнул эсэсовцам, мельком, как на скотину, глянул на нас, повернулся и ушел.
