Он бросил взгляд на фотографии с разукрашенными и шрамированными людьми.
Обращение «сынок» наполнило рот Захара кислой слюной. Ему понадобилось усилие, чтобы сохранить спокойное выражение лица.
И еще он заметил, что Эдик сказал «я видел боль», вместо «я испытал».
– У каждого свое понимание боли.
– Ерунда, – фыркнул Эдик. – Боль есть боль. Это страна, куда ты попадаешь по особенному билету.
Один из многочисленных братьев Кривца был военным. Подобным снисходительным тоном он учил Захара жить.
«Ты знаешь, как это – получить заряд шрапнели в ногу?» – спрашивал брат.
Захар парировал:
«А ты знаешь, как это – разрезать себе язык на две части?»
Но с клиентом он спорить не стал.
– Как скажете, – произнес он и включил стереосистему на полную громкость.
Эдик вздрогнул.
– А нельзя ли? – прокричал он.
– Нельзя, – сказал Захар с улыбкой. И добавил, зная, что Эдик не слышит его сквозь рев музыки: – Уважай мои правила, мудак.
Игла коснулась предплечья клиента. Раздражение мигом исчезло. Художнику было больше неважно, кто является холстом. Он сосредоточился на рисунке.
Сеанс длился два часа, без перерывов. Клиент ждал, притихший, смирившийся с шумовой атакой. Кажется, он засидел ногу и однажды попросил разрешения поменять позу. Татуировщик не отреагировал, и мужчине пришлось терпеть.
Наконец Захар откинулся на стуле и со стороны поглядел на завершенную работу.
Портрет получился замечательным. Несмотря на то что художник использовал только черную краску, создавалась иллюзия, что кожа девочки нежно-розовая, волосы – пшеничные, а глаза – фиалковые. Густые тени, которые он положил фоном вокруг лица, подчеркивали легкость самого портрета. Одновременно казалось, что девочка находится во тьме, в ночи. И, хотя это не входило в задумку, заказчик был доволен.
– Ну и ну, – выдохнул он, рассматривая татуировку с разных сторон. – Ну и ну, парень.
Захар взирал на пролетария, как победитель на поверженного врага. Ему пришлось вновь пожимать мозолистую лапу.
– Ты гений, черт подери. Я не силен в живописи, но ты Леонардо да Винчи! Мой сахарок, как вылитый. Один в один!
Эдуард Петрович поцеловал собственное предплечье, коснулся губами свежей татуировки. И лизнул языком чернила и сукровицу, лицо своей дочери.
– Надеюсь, малышке рисунок тоже понравится, – вежливо сказал Захар.
Ему в голову пришла нелепая мысль: он жалел, что этот тип будет носить на себе такую искусную работу.
«Что за глупости, – одернул он себя. – Это же его дочь».
