Спиридонов был абсолютно равнодушен к комфорту и с таким же успехом мог проделать путь в общем вагоне или даже в столыпинском, но имелся один нюанс. Он много курил, и чаще всего на ходу, не замечая, как достает курево и закуривает. Выбегать из купе в тамбур, чтобы посмолить, было для него обременительно – тормозилась работа. А в прицепном к представителю начсостава с комбриговскими ромбами на петлицах ОГПУ никто не станет цепляться, если он закурит прямо в купе. И это было очень и очень кстати.
Попутчиков Спиридонова провожала стайка родственников, так что до отправки поезда в вагоне было шумно и оживленно, но провожающие ему не мешали. Он забросил на верхнюю полку видавший виды дорожный саквояж небольшого размера, в котором уместилось все нужное ему в командировке, на столик положил портфель – там была рукопись книги и папочка с личным делом новосибирского товарища, в которую Спиридонов еще не заглядывал, оставив это занятие на дорогу, принял у проводника белье и чай, которого не заказывал, и едва успел сесть на сиденье, как вагон вздрогнул – машинист подтянул сцепку.
Через несколько минут состав тронулся. Виктор Афанасьевич смотрел в окно, не прикоснувшись к чаю и не приступая к работе. Воспоминания, от которых он старательно отгораживался все это время, прорвали плотину. Он знал, что так и случится, и был к этому готов.
Железная дорога всегда что-то меняла в его жизни. Она привела его в Кремлевский полк; по ней он попал в Казанское пехотное училище. По железной дороге молодой, только что получивший звание подпоручик отправился в далекую Маньчжурию, где еще не стреляли, но порохом пахло все явственней. Когда объявили о наборе добровольцев на доукомплектование Третьей сибирской стрелковой дивизии, Спиридонов вызвался в числе первых. И вновь, казалось, воинская Фортуна к нему была благосклонна: его распределили в Одиннадцатый Восточно-Сибирский Ее Императорского Величества Государыни Императрицы Марии полк. Не гвардия, конечно, но элита.
По Транссибу добровольцы ехали в приподнятом настроении. Надвигавшаяся война казалась им легкой прогулкой, японцы представлялись туземцами-дикарями, чему немало способствовали распространяемые в эшелоне лубочные картинки, изображающие солдат будущего противника какими-то паяцами, карикатурной версией монголо-татар. Впрочем, Виктор Афанасьевич не то чтобы не разделял всеобщего бодрого настроя, скорее наоборот, но к грядущему конфликту подходил со всею серьезностью, как и вообще ко всему.
