Словом, все шло обычным порядком. Настала пора проверить БИЧ-14 в воздухе. Как все бесхвостые, он очень легко оторвался от взлетно-посадочной полосы и начал набор высоты. С нарастанием скорости самолет стало тянуть вниз. Энергично выбираю штурвал на себя. Нагрузка становится неимоверной. Хотя никакого прибора для ее измерения нет, чувствую, она достигла килограммов пятидесяти. Прекращать взлет поздно: полоса осталась позади, впереди — сосновый лесок.
Сильный рывок штурвала — и машина перескочила через этот лесок. Нестерпимо палит солнце. Потные ладони соскальзывают со штурвала. Самолет неустойчив, словно помещен на острие шила: в любой момент может произвольно занять какое угодно положение, даже перевернуться на спину. Нет никаких сил справиться с ним. Деревенеют мышцы. Вот выскользнет штурвал из потных, будто смазанных маслом рук, и бесхвостый урод мгновенно нырнет в отвесное пикирование. А из пике его ни за что не вырвешь.
Напрягаюсь до невероятности, штурвал становится псе тяжелее и тяжелее. В отчаянии обхватываю его обеими руками, как когда-то, будучи грузчиком, брал в охапку грузные мешки, сцепляю пальцы. Вроде легче. Постепенно, с маленьким креном, делаю разворот, чтобы описать положенный круг и зайти на посадку против ветра.
Вместо круга по границам аэродрома самолет вычерчивает громаднейший кружище. Все-таки улавливаю встречный ветер. Он дует почти в створ взлетной полосы. Сбрасываю обороты двигателей до скорости планирования. Скорость уменьшается, и бесхвоетка тут же приобретает прекрасную управляемость.
— Что же, только для взлетов и посадок она и сделана?! — кипячусь на разборе и требую от конструктора: — Установите триммеры на руль глубины. Иначе летать нельзя. Нагрузки в полете чрезмерны. Не самолет, а жеребец выпасной.
Инженеры согласились на эти доработки. Машину понемногу взнуздывали. Испытания наслаивались одно на другое. Но требуемой устойчивости в полете добиться никак не удавалось. В конце концов я решительно заявил своему начальнику:
— Зря возимся. Толку не будет.
Безропотность конструктора как рукой сняло. Заспорил невероятно и в заключение прибег к излюбленному приему самореабилитации — виноват Стефановский, он консерватор, боится нового, на старье куда спокойнее летать. Под «спокойнее» явно подразумевалось «безопаснее». Взорвался и я. Начальник института Николай Николаевич Бажанов, чтобы прекратить дискуссию, распорядился устроить летный «консилиум». Ивану Федоровичу Петрову, моему непосредственному начальнику, и Михаилу Александровичу Нюхтикову, первому институтскому укротителю летающих крыльев, он поручил беспристрастно проверить мои претензии к БИЧ-14.
