Михаил Андреевич и Мария Федоровна, отложившая обычную ежегодную поездку в Даровое, появилась перед самыми экзаменами, и тотчас же вслед за ними вошел круглый, сверкающий лысиной Александр Алексеевич Куманин. Федя заметил, что Чермак поздоровался с ним гораздо почтительнее, чем с отцом, и нахмурился.
Но сам Михаил Андреевич, обычно болезненно мнительный, на этот раз даже не обиделся. Просто он не видел никого и ничего, кроме своих сыновей. Как ему хотелось, чтобы экзамены прошли хорошо!
И наверное, именно поэтому экзамены действительно прошли хорошо. Все, кроме русской грамматики. Впрочем, и этот экзамен прошел неплохо, но незначительный эпизод испортил все дело. Федя знал, что виноват, и чувствовал себя прескверно.
Прежде, когда Федя и Миша учились в младших классах, русскую грамматику преподавал Незнамов, а латинскую — учитель французского языка Бодвен. Однако знанию грамматики, необходимому для писания писем и деловых бумаг, в те времена придавалось особое значение, м Чермак решил взять специального учителя, хорошо знающего как русскую, так и латинскую грамматику. Таким образом в пансионе появился некий Андрей Никанорович Елагин. Так же, как и Незнамова, Чермак откопал его из совершеннейшей безвестности и немало гордился этим. Елагин действительно был толковым преподавателем; ему удавалось преподавать русскую и латинскую грамматику одновременно, заставляя переводить «Epitome Historiae Sacrae» — одну из нескольких перепечаток с французского издания «Lhomond» — с латинского на русский и обратно, попутно объясняя особенности грамматических форм того и другого языка.
И все же Елагин ни у кого не вызывал симпатии. Прежде он горько нуждался и теперь не только боготворил Чермака, но и всячески пресмыкался перед ним. Каждое высокопоставленное лицо вызывало в нем лакейский трепет. Наконец, у него всегда был красный нос, и ходили слухи, что он пил горькую и лишь в последнее время образумился. Руки у него потели, и он то и дело потирал их.
Ввиду торжественного дня Андрей Никанорович был тщательно выбрит и напомажен, в петлицу его сюртука была продета шелковая лента с бронзовой медалью 1812 года. Однако на жилетке из белого пике темнело фиолетовое чернильное пятно. Федя видел, как Чермак, радушно приветствовавший входивших в зал преподавателей, кисло сморщился, увидев это пятно.
Елагин, обучавший младшие классы, совершенно не знал выпускников, а потому задавал вопросы невпопад: слабым ученикам — трудные, а сильным — легкие; вызвав к доске Федю, одного из лучших учеников Незнамова, он велел ему взять мел и хотел продиктовать фразу для разбора, но оказалось, что все выписанные для этой цели на особый листок фразы уже использованы. На экзамене присутствовал профессор университета — солидной наружности господин в синем фраке с форменными пуговицами и суконным малиновым воротником; заметив затруднение учителя, он услужливо протянул ему книгу в сафьяновом переплете. Елагин раскрыл книгу наугад и тотчас обратил взгляд на стоящего у доски с мелком в руке Федю:
