Второй санитар не отвечает: он внимательно и соболезнующе смотрит на женщину. Невольно следуя за его взглядом, Федя видит сбившийся подол платья и толстую, неподвижную, с набрякшими синими венами ногу. Ему становится противно, он отворачивается.
Ни играть, ни бегать уже не хочется. Миша и Ваня тоже притихли. Но никому и в голову не приходит обсуждать происшедшее. Молча усаживаются они на деревянную скамью; сидят прямо, чинно, будто и нет у скамьи широкой покатой спинки…
Рядом возятся в печке малыши — тоже дети служащих больницы. Пирожки, которые они лепят из песка, разваливаются, и Миша — полный, рыхлый, мягкий, вдруг, ни слова не говоря, опускается на корточки и принимается помогать. Вероятно, в другое время Федя поднял бы его на смех, но сейчас он этого сделать не может, так как отлично понимает душевное состояние Миши.
Теперь они сидят вдвоем — он, Федя, и глубоко погруженный в свои мысли Ванечка. Вдали, за туго натянутой между невысокими столбами веревкой, прогуливаются женщины в серых больничных халатах и шлепающих туфлях без задников. Детям не разрешают заходить в эту часть сада, и Федя никогда не разговаривал с ними. Почему-то сейчас он гораздо острее, чем обычно, чувствует, что там, за обыкновенной пеньковой веревкой, — совсем особенный, загадочный, бесконечно чужой ему мир. Правда, он знает, что все это бедные люди, которые часто болеют и у которых никогда нет денег, чтобы платить за лечение. Вспоминаются разговоры о каком-то докторе Газе, который лечит бедных людей на свои деньги. Отец рассказывал о нем иронически, с усмешкой, но ведь не всех бедняков берут в больницы, а надо же им как-то лечиться! Наверное, этот доктор очень хороший, раз лечит бесплатно. А может быть, у него много денег? Отец тоже хороший, но у него мало денег — об этом он говорит постоянно. Если бы у него были деньги, то он тоже лечил бы бедных людей бесплатно. С деньгами отчего не лечить?
И все-таки Федя понимает, что отец не лечил бы бесплатно. Он вспоминает, как насмехался отец над доктором Газом за то, что тот, получив место главного врача московских тюрем — таких домов, в которых этих людей держат всех вместе и наказывают, — добился, чтобы их наказывали не так строго, и даже присутствовал при отправлении их в другие тюрьмы, чтобы не обидели, а некоторым давал в дорогу собственную одежду и деньги. Отец говорил: «Всех не спасешь, да и спасать не стоит преступников, пьяниц и лодырей», но Федя в душе не соглашался с ним — ведь пьяницы, как, например, Григорий Савельев, бывают очень хорошими людьми; может быть, и преступники тоже. Выходит, он за доктора Газа, хоть и никогда не видел его, — за удивительного, доброго, прекрасного доктора Газа и против отца. О ужас, против отца!
