— Сафронова… Селищев… Так. Скура… Ах да, не участвовала.
Он уже вычеркнул карандашом имя Наташи из списка, как вдруг из-за спин окруживших его лыжников раздался голос:
— Я здесь… Только сейчас не в этом же дело!..
— Верно, поздновато спохватилась, Наташенька, — острила Маша Богданова.
— Ребята, я хочу вам сказать… как вы можете?.. Раз такое случилось… — Низкий, грудной голос Наташи, обычно такой спокойный, заметно осел в дрожи.
— Да что уж тут сейчас говорить, — усмехнулся дядя Федя.
— Да вы слушаете? Я к вам, как к людям, а вы… — начала было Наташа, но махнула рукой и резко повернулась.
В это время, легко раскидывая всех, к дяде Феде приблизилась Олимпиада Гавриловна, вышедшая из соседней комнаты. Она была взволнована.
— Слышали? Из комитета звонили, — мальчик заблудился из интерната. Увязался за вами и пропал.
Все оглянулись на то место, где только что стояла Наташа, но было уже поздно. В резко двинувшихся стёклах вертящейся входной двери мелькнула её фигура. Вот она показалась за окном, освещённая качающимся, мутным от снегового кипения светом фонаря, и исчезла в темноте. Только медленно вращалась ещё тяжёлая входная дверь со стеклянными переборками.
Все кинулись вдогонку, но застряли в вертушке, задержались, а когда выскочили на улицу, там уже никого не было. Напрасно кричали в темноту:
— Погоди, Скуратова! Вернись, ведь мы же не знали!
— Вот, ей-богу! Не кругло как всё вышло… — приговаривал торопливо дядя Федя.
Маша Богданова схватилась за щеку:
— Ой, ребята, нехорошо как получилось! Она к нам за подмогой, а мы ей смешки. Ведь пропадёт одна. Она на лыжах кинулась, вон след. А задувает-то как, темень какая! Что делать будем? Я считаю, всем надо идти.
Кто-то ещё пробовал кричать в беснующуюся мутную тьму:
— Наташа-а-а! Скуратова-а-а! Стой!
Ветер возвращал им эти крики вместе с горстями колючего снега.
— Аболин, — распоряжался дядя Федя, — звони на рудник и в аэропорт — пускай навстречу высылают искать и по радио пусть объявят.
Не прошло и десяти минут, как от гостиницы стали один за другим уноситься в ревущую тьму лыжники с зажжёнными факелами. Вскоре ветер донёс прерывистый гудок с рудников, заголосила сирена обогатительной фабрики. Гудки то утихали, то снова взвывали, сливаясь с рёвом пурги. Тревожные голоса их давали направление тем, кто вышел на поиски пропавшего.
В парикмахерской гостиницы «Новый Урал» тётя Липа на всякий случай сунула боты Адриана Онисимовича в шкаф, заперла дверцу на два оборота, спрятала ключ в карман и стала в дверях, скрестив богатырские руки на груди, как неумолимый и бдительный страж. Тут её и застал бедный парикмахер.
