АЛЕКСАС
Он сказал:
«Друг, передай великой египтянке,
Что верный римлянин ей посылает
Морской ракушки клад – ничтожный дар.
Но что сверх этого повергнет он
К ее ногам бесчисленные царства».
«Скажи, – прибавил он, – что весь восток
Подвластен будет ей». Тут он кивнул
И на коня вскочил. А конь могучий
Ответ мой громким ржаньем заглушил.
КЛЕОПАТРА
Скажи мне, был он грустен или весел?
АЛЕКСАС
Как день, когда ни холодно, ни жарко,
Антоний был не грустен и не весел.
КЛЕОПАТРА
Вот человек! Заметь же, Хармиана,
Заметь, как он разумно вел себя.
Он не был грустен, чтоб не приводить
Сподвижников в унынье; не был весел,
Свидетельствуя этим, что в Египте
Оставил помыслы свои и радость.
Смешенье дивное веселья с грустью!
А кто сравнится с ним в том и в другом?
Никто! – Встречал ли ты моих гонцов?
АЛЕКСАС
Да, госпожа, – не меньше двадцати.
Зачем ты посылаешь их так часто?
КЛЕОПАТРА
Тот день, когда ему не напишу,
Да будет злополучнейшим для мира! —
Бумаги и чернил мне, Хармиана. —
Благодарю, Алексас. – Хармиана,
Ну разве Цезаря я так любила?
ХАРМИАНА
О, Цезарь доблестный!
КЛЕОПАТРА
Что? Подавись
Восторгом этим, глупая. Скажи —
Антоний доблестный!
ХАРМИАНА
Отважный Цезарь!
КЛЕОПАТРА
Клянусь Изидой, разобью тебе
Я губы в кровь, коль с Цезарем еще раз
Равнять посмеешь мужа из мужей.
ХАРМИАНА
Прости за то, что песню я запела
На твой же старый лад.
КЛЕОПАТРА
Тогда была
Девчонкой я неопытной, незрелой;
Была холодной кровь моя тогда.
Пойдем же, дай бумагу и чернила.
Гонца вслед за гонцом я буду слать,
Пока не обезлюдеет Египет.
Уходят.
