А когда Лупат умер (разбух как бочка, рукой надавить – вода выступала), Никитка перебрался в его сарай, где продолжал мастеровать. Иногда делал чучелы из птиц, иногда железки гнул по-красивому и во дворе уставлял. А ещё делал какие-то непонятные вещи: на деревянную доску укладывал колосья, злаки, камешки, перья и другую мелочь, даже курьи кости и змеиные черепушки, добела отмытые. И заливал всё это прозрачным клеем из рыбьих голов. Выходило из сушёных листьев – будто косогор слободской, из камешков – церковь, из перьев – крыша. И даже малых тёмных бусин понатыкано – будто людишки на службу в церковь тянутся. Одну такую доску было решено во дворце повесить, да недолго провисела: владыко увидел и взбудоражился, колдунским волхованьем назвал, пришлось снять.
Когда же Никитку спрашивали, что это такое он из камешков и перьев сотворяет, то слышали, что это «горельеф», такие сейчас из мраморного камня в италийских городах ваяют, а он из того, что под рукой, учится, тоже хочет ваятелем стать (потом на допросе Никитка сознался, что был надоумлен отцом Лупатом, – тот перед смертью ему и секрет прозрачного клея открыл, и про горельефы рассказывал, и в Венецию бежать подбивал – здесь-де подобное не нужно, здесь народ тёмен и груб, ничего такого не понимает и не приемлет, сожгут или казнят, а в Венеции – другое дело).
Ну лепил и лепил Никитка свои штуки, никому не мешал. А когда в Александровке слободской Орден опришни расположился, то Никитка даже пользу стал приносить: заготавливал для стрельцов прочные берёзовые мётлы, собачьи головы чучелил, но рубить псам головы отказывался, потому стрельцы сами ловили собак, отсекали им бошки и приносили Никитке, а тот изымал мозг, дубил кожу, укреплял шерсть, вставлял стеклянные глаза на заказ: кому красные, вурдалачьи, кому синие – русалочьи, кому зелёные, как у лешего, кому чёрные – под стать князю тьмы… Про собачьи же головы надоумила бака Ака, сказавшая, что Влад Цепеш на турков всегда с волчьими бошками на сёдлах нападал, как прежде его предки, храбрые даки, в боях против римлян делывали.
А потом та горькая невзгода с великими крыльями и сатанинским полётом случилась – и всё прахом пошло…
Очнулся.
Шлосер, сидя на камне поодаль, говорил, что сделал новый поддон для осетра, садок сверху рогожей перекрыл, можно не бояться, что Дремлюга помёрзнет в холоде. А тигр Раджа спать беспокойно стал, хотя это не удивительно, ибо стар стал зверь, а в старости какой сон, одни мучения, что у зверей, что у людей. Зато Мишка Моклоков, что павьих птенцов сожрал, так истово метёт каждый день птичью клеть, что у павлинов чисто, как в дому:
