– Куда ты теперь? – спросил я.
– Буду бродить по горам и долам, пока не найду цыганский табор. Если ты устал, Джонни, можешь идти домой.
До самого полицейского участка я не чувствовал усталости. Я был слишком взволнован. Теперь она обрушилась на меня, но я не собирался сдаваться и ответил Тоду, что останусь с ним.
– Хорошо, Джонни.
Прежде чем мы покинули Ольстер, нам попался Бадд, земельный агент. Он выходил из трактира на углу. Уже сгущались сумерки. Тод перехватил его.
– Бадд, вы всегда все знаете обо всех закоулках и потайных тропах, может, видели какой-нибудь цыганский табор между поместьем и Ольстером?
По своим делам земельного агента Бадд много где бывал, даже в самом захолустье.
– Цыганский табор? – повторил он, уставившись на нас обоих. – Насколько мне известно, сейчас здесь нет ни одного. Весной большой табор имел наглость осесть на землях маркиза…
– Ох, это я знаю, – перебил его Тод. – Теперь ничего подобного нет?
– Я видел одну жалкую палатку вверх по дороге в Кук-хилл, – ответил Бадд. – Это могли быть цыгане или странствующие лудильщики. Кто бы это ни был, они не стоят внимания.
Тод напрягся как пружина.
– Где? – только и спросил он.
Бадд объяснил, и Тод пулей помчался прочь, а я – вслед за ним.
Если вам знаком Ольстер или вы бывали в Рагли либо где-то рядом, то должны знать длинную зеленую аллею, ведущую в Кук-хилл. Ветви деревьев заслоняют свет, так что на ней темно, и по всей длине дорога идет в гору. Мы прошли по этому пути – Тод впереди, я за ним, – поднялись на вершину и повернули в том направлении, в котором, по словам Бадда, стояла палатка.
Нельзя сказать, что было темно, летние ночи никогда не бывают темными, а на западе яркие лучи света мерцали сквозь деревья. На опушке леса, в небольшой низине, мы увидели палатку, совсем крошечную, словно перевернутая воронка. Из нее доносились какие-то звуки, и Тод прижал палец к губам, пока мы слушали. Но мы были слишком далеко, и, сняв ботинки, Тод начал подкрадываться ближе.
В палатке кто-то словно выл от боли. И хотя все чувства Тода, казалось, омертвели и он не мог мыслить достаточно ясно, все-таки, должно быть, сразу понял, что ни Лина, ни другой ребенок того же возраста не мог издавать подобных звуков. В этот вой вплетались слова, произносимые женским голосом с ужасным акцентом, почти неразборчивые, и звучали они невероятно печально.
– Еще немного! Еще немного, Корри, и он бы вернулся! Ты должна была позволить нам! О-ох, если бы ты подождала еще чуть-чуть!
