А потом у меня вдруг потекли слезы – да так обильно, что пришлось закрыть глаза. И в это время я явно почувствовала, что меня Кто-то обнимает – я ощущала тепло ладоней на своей спине. Такое ласковое тепло и еще странное, невыносимо странное чувство, что я ВЕРНУЛАСЬ домой!
Вот такое наваждение! Это правда, что религия – опиум для народа, да еще какой опиум! Вот я просто зашла сюда, и уже такое творится… А ведь я материалист, историк!
Старушка за ящиком, видимо, поняла, что со мной что-то не то происходит, подошла, взяла за руку, повела и усадила на лавку. Принесла мне чистый, пахнущий каким-то тонким церковным запахом белый платочек и кружку холодной воды:
– Пей, детонька, не бойся!
Я осторожно вытерла слезы этим непонятно пахнущим платочком, выпила воды и глубоко вздохнула. На меня сочувственно смотрели из-под темного платка ярко-голубые, совсем не старушечьи глаза:
– Ты, что, детка, никогда в храм не заходила раньше?
– Заходила, еще в детстве, с бабушкой.
– А храм-то какой был?
– Городской, начала века. Он закрытый стоял долго, а потом его открыли, и мы с бабушкой в него ходили. Пока бабушка не умерла…
– Наш собор, детонька, триста лет назад возвели, и все это время отсюда молитва ко Господу поднимается… Намоленный храм-то… Некоторые приезжают, городские, да кто в старых храмах не бывал – очень чувствуют старину и намоленность нашего собора. Бывает, в обморок хлопаются, кто непривыкший к церкви… А то зайти не могут…
– Ну, может, здесь зона какая-нибудь аномальная, может, у людей давление скачет!
Старушка посмотрела на меня с плохо скрываемой жалостью:
– Ты, детка, небось, в духовный мир не веришь?
– Нет, конечно!
– Меня Мария Петровна зовут, детка. Я раньше как ты, такая же была… Прямо узнаю себя в тебе… Я ведь учительница бывшая, комсомолка, активистка…
– Вы?!
– Что – не похоже?! Ничего, Господь милостив, долготерпит… Вот и меня терпел… Я когда-то с мамой болящей Валентины, Феклой… знаешь нашу болящую Валентину-то?
– Она в соседнем доме живет, но я ее не знаю. Я недавно тут… Тоже учительница. Истории.
– Детонька, да ты ж такая молоденькая, да сколько же тебе лет-то?
– Двадцать два.
– Надо же, а я думала, лет семнадцать.
– Мария Петровна, вы про Феклу стали рассказывать.
– Да, детка. Когда-то мы с Феклой, мамой нашей Валечки, лучика нашего светлого, комсомолки были рьяные. Я-то помоложе ее была, посмирней держалась, а она… Заводила была… Мы с ней иконы жгли – с религией боролись! Сносили иконы из домов – да в костер бросали. Вот оно как… Сейчас грехи свои замаливаю. И за себя прошу прощения, и за почившую Феклу. А простит ли Господь – не знаю… Разве Валентина, дочка ее, отмолит… Господь ее молитвы слышит…
