В силу моей профессии я-то мир повидала. Для журналиста-международника странствия — работа. И все-таки. Каждый раз, в десятый, двадцатый раз пересекая границу, я ощущаю странное состояние перемещения из быта в повествование. Оно могло мне нравиться, я могла не принимать его, но все равно это была не обычная жизнь, а повествование, поведанное мне чужеземным рассказчиком.
А запреты, заслоны, барьеры?.. Сколько их встало на моем пути, неодолимых, убийственных.
Им просто все. Целоваться на незнакомом пляже и спать, положив голову на колени почти незнакомого юноши.
Что же касается меня — то уж от кого-кого, а от «модерновой бабки», как величала меня Катя, ей таиться никаких резонов нет вовсе. Со мной она обсуждала любые повороты собственной жизни во всех подробностях. Может, оттого, что я никогда «не гундела» и не тянулась учить ее уму-разуму.
Кате всегда импонировала моя моложавость, стройная худоба, современный «прикид», то есть одежда, что было непременной данью профессии. Она ужасно веселилась, когда представляла меня своим друзьям: «Знакомьтесь: моя бабушка Ксения Александровна». А новый знакомый ахал: «Бабушка? Ну не может быть! Ты меня разыгрываешь!»
Помню, как на Новый год за ней зашел какой-то парнишка. Я открыла ему дверь. В вечернем туалете, в украшениях и прочем полагающемся к случаю.
Потом он пытал Катю: «Кто эта дама?» «Моя бабушка». «Ну, ты даешь», — охал он.
Но вот сейчас, глядя на ее светлые волосы, струйками стекающие с колен Панайотиса, я вдруг ощутила, как что-то больно ударило мне в грудь. И произнесла про себя: «Никогда, никогда мы не имели на это права. Мы — я и он».
Вчера Катя с Панайотисом ездили куда-то в горы.
— Пикник-массовка на двоих! — сказала она.
Вернувшись, плюхнулась рядом со мной на тахту, потянулась блаженно:
— Молва не соврала: греки — лучшие в мире мужики.
— Ты переспала с ним? — я старалась говорить спокойно.
— А то! Он же мне жутко нравится. Мне давно говорили — лучшие… Тебе неизвестно?
— Откуда мне знать, — я точно извинялась перед ее наглым всеведением.
Действительно: откуда бы мне знать? Откуда?
— Бедная ты моя бабка-скромница, — пожалела меня Катя.
Когда-то, входя в любое помещение, еще не зная, там ли Мемос, я мгновенно чувствовала его присутствие. Пространство обретало особое состояние, оно напрягалось, становилось естественным и живым. Без Мемоса комната оставалась комнатой, просмотровый зал просмотровым, мое жилье будничным местом обитания.
