Но я пишу письма, они часть моего вечернего существования. А вечерами управляю я.
Я могу сто раз так и сяк тасовать Память, Голос, Письма. Я могу сто раз слушать о том, как закричал Сотирос, я могу снова и снова подниматься по розовой дороге и заново писать: «Дорогой…» Я могу делать это в любом порядке, потому что нельзя ничего отнять и потому что вечерами управляю я.
ПАМЯТЬ
— Потянемся, — сказал Влад и решительно встал со стула.
— Потянемся, — сказал Саня и вынул из кармана спичечный коробок.
— Могли бы хоть раз в жизни вспомнить, что вы мужчины и освободить меня, — сказала я.
— Напротив, — возразил Генка, — на этот раз нет нужды тянуться. У шефа сидит грек, на которого тебе сама судьба уже вытянула жребий.
— Ладно. Тяните. — Саня швырнул коробок на стол. Плоскую спичечную коробку с изображением зеленого петуха.
Когда в редакцию приезжал какой-нибудь гость, мы всегда тянули жребий — кому «гидовать» его. Вообще-то, в наши корреспондентские обязанности это не входило, но шеф наш из зарубежной поездки привозил обязательства пригласить в Москву очередного деятеля, и заботы по его московскому времяпровождению ложились на нас. Шеф наш, Борис Иванович, в просторечии — Бося, считал такие контакты «лучшим каналом информации». Однако рытье таких каналов для самого Боси как заведующего международным отделом было обременительным. Тут требовались мы, чернорабочие-землекопы.
Первым тянул Влад. Вытянул обгорелую.
— Мимо, — сказал он.
У Сани спичка тоже оказалась обугленной. Свободен.
Когда Генка вытянул такую же, он удовлетворенно покосился на Саню:
— Вот разгадка причин твоего беспросветного безденежья: ты суешь в коробок слишком много горелых спичек. Это же плохая примета.
Теперь предстояло тянуть мне. Единственной женской привилегией было право тянуть последней: спичка с головкой могла достаться кому-то раньше. Отвернувшись, как положено, от коробка (мы тянули не из рук, а прямо из коробка), я схватила спичку. Спичку с головкой. Нет, с двумя головками — с обоих концов ее венчали красные шарики.
— Но ведь этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, — сказала я.
— Может, — мрачно кашлянул Саня. — Загранспички. Гримасы капитализма.
Генка весь завибрировал:
— Ну? Кто предсказал? Кто у нас Кассандра? Я лично, товарищ Замков… Сидит наш грек и не ведает, что его уже разыграли, как островскую Бесприданницу. «Я вещь, я вещь! Наконец слово для меня найдено!» В путь, голубка!
— Черт с вами! — Я швырнула Сане коробок и пошла в кабинет Боси.
