— На что?
— Ну… вынуждало занимать на стороне. А Вадик впечатлительный, нервный, ну просто как струна, как струна. Потому, я думаю, он и попал в эту глупую историю.
— Думаете, от нервов?.. На конверте был целиком проставлен ваш адрес? Или только фамилия?
— На конверте?.. Я спрошу мужа. Отчего вас интересует конверт? Ведь главное — содержание, бесспорная вещественная улика!
— Кто вы по профессии?
— Я зубной врач, муж — зубной техник. Ему шестьдесят семь, но он удивительный, просто удивительный труженик.
— Еще не на пенсии?
— Ах что вы, разве можно! Мы не мыслим себя без работы. Мой муж говорит: работа держит человека, как оглобли старую лошадь, убери оглобли — лошадь упадет и не поднимется. Он замечательный мастер. Замечательный. С его протезами люди живут и умирают.
— Ирина Семеновна, объясните же наконец, каких результатов вы ждете от нашей беседы?
— Но… даже странно… я жду освобождения Вадика.
— Тут решает следователь Панюков.
— Однако вы должны передать Тобольцева в ведение Панюкову, и вот тогда уже… если мы правильно поняли в юридической консультации…
— Пока Тобольцев остается моим подследственным.
— Но это значит… Значит, его признание вас не убедило?!
— Всякое признание нуждается в проверке. Тобольцев не похож на убийцу.
У Холиной перехватывает дыхание.
— Этот жулик и пьяница?! Он не похож, а мой сын похож?! Как вы можете говорить такое матери? Матери!!
— Вашего сына я не знаю.
— Но вы же видели Вадика! И я столько рассказала о нем, ответила на все интересующие вас вопросы!
— Мои вопросы были, скорее, данью вежливости, Ирина Семеновна. Если бы я имел право допрашивать по-настоящему, я задал бы иные. К примеру, откуда вам известно, что я видел Холина? Почему вы поверили письму от человека, о существовании которого не должны были и слышать? Как успели собрать о нем сведения? Где в течение двух месяцев скрывался от следствия Вадим Холин?
Ошеломленная и испуганная, женщина поднимается.
— Я вижу… вероятно, мне лучше уйти.
— Прошу пропуск, отмечу. Письмо вы оставляете?
— Нет…
Она судорожно роется в сумочке и выкладывает на стол квадратик фотобумаги.
— Фотокопия? Даже это успели… Вы знаете, что у Тобольцева двое детей?
— И что же? — с дрожью произносит Холина. — Что?.. Пожертвовать ради них собственным сыном? Отдать на заклание Вадика?! — Она трепещет от жестокости Знаменского, от негодования, от сдерживаемых слез.
— О-о, как я в вас обманулась! Вы неспособны понять материнское чувство!..
