— Шут!
— Здесь твой куманек, государь! — беспокойно откликнулся Шут, пару раз ущипнув струны мандолины.
Герцог медленно опустился на трон.
— Уж если ты намекаешь, что ты — кум королю, тогда дай ему один родственный совет, дурья башка.
— Ей-ей, дяденька… — начал было Шут.
— И дяденькой твоим я сроду не был, — продолжал герцог. — Не могла память так злостно подшутить надо мной. — Говоря это, герцог Флем склонился над Шутом так низко, что едва не потерся кончиком носа о его искаженное ужасом лицо. — Если и следующую свою ремарку ты предваришь словами «куманек», «дяденька» или «ей-ей», тебе придется туго.
Шут беззвучно подвигал губами и произнес:
— А что скажешь на «истинную правду»? Герцог умел чувствовать момент, когда следует сбавить обороты.
— От «истинной правды» я, пожалуй, не отмоюсь… Равно как и ты, Шут. Но берегись, если ты затеял какой-то подвох. — И герцог состроил ласковую мину. — Давно ходишь в паяцах, парень?
— Истинная правда, почтеннейший…
— «Почтеннейшего» трогать не будем, — перебил герцог, поднимая руку.
— Истинная правда, по… повелитель, — произнес Шут и сглотнул. — Сколько себя помню. Семнадцать лет под колпаком, и отроком, и мужем. А до меня Шутом состоял мой отец. И вместе с ним — мой дядька. До них обоих Шутом служил мой дед. А его…
— Стало быть, в твоем роду были одни дурни?
— Таков семейный обычай, — ответил Шут. — Истинная правда, правитель.
Герцог снова обозначил на лице ухмылку, но Шут настолько разволновался, что даже не успел сосчитать, сколько зубов насчитывал оскал.
— Полагаю, ты родом из здешних мест?
— Угадал, кума… Абсолютная правда, сир.
— И стало быть, тебе известны обычаи этой страны и повадки ее обитателей?
— Надеюсь, что да. Истинная правда.
— Чудесно. Скажи мне, где ты спишь, паяц?
— В конюшнях, правитель.
— Сегодняшнюю ночь и все последующие ты будешь проводить у дверей моей спальни, — милостиво пообещал герцог.
— Ого!
— А вот теперь, — промолвил герцог столь сладостно, что голос его облил Шута, что струйка патоки — пудинг, — мой Шут, подробно расскажи все, что ты знаешь о ведьмах.
И вместо того, чтобы уютно устроиться на ложе из свалявшейся соломы, отведенном ему в конюшне, следующую ночь Шуту и впрямь пришлось коротать в продуваемых сквозняками коридорах, расположенных прямо над Большой залой.
— Экое тупое паясничанье, — негодовал он, ворочаясь с боку на бок на плитах. — Ах, куманек, куманек, где ж это видано?
Наконец он впал в мучительное забытье, на протяжении которого взор его постоянно тревожила некая бесплотная фигура. Время от времени слух улавливал отголоски беседы, что по другую сторону двери вели между собой герцог и герцогиня Флем.
