В стране насчитывалось 20 миллионов коммунистов. Если бы все 20 миллионов этих мужчин и женщин были кристально честными и скромными, то сейчас, в нынешнее время, маленьким детям рассказывали бы о той эпохе как о сказочной: «Итак, девочки и мальчики, были в нашей стране такие времена, когда среди людей жили до того честные, правдивые и скромные мужчины и женщины, что все смотрели на них, не могли нарадоваться и думали о том, как бы им тоже стать такими же честными и скромными…» Но я уверена, народ запомнил бы на все будущие века и 10 миллионов кристально честных людей. Запомнил бы 5 миллионов. И 3. И даже 1 миллион – все равно о невероятной честности и скромности коммунистов слагали бы легенды. Но где они, эти сказания? Спросите людей, которые жили в СССР, особенно тех, кто прожил в нем большую часть своей жизни: «Запомнились ли вам коммунисты как удивительные, необыкновенные люди, кристально честные, правдивые и скромные?» Моя дочь однажды спросила, и ей ответили: «Кто, коммунисты? Да что ты! У меня сосед был коммунист, дядя Петя, бригадир из нашего треста, обычный человек. И пиво с водкой дул, и в домино играл, и папиросами дымил, как паровоз, и анекдоты любил рассказывать не совсем приличные, и больничный бюллетень в поликлинике брал по знакомству, чтобы на рыбалку съездить, и импортные вещи уважал больше, чем наши, отечественные». Моя родная сестра тоже рассказывала – о своем начальнике Николае Григорьевиче, коммунисте с большим партийным стажем. Это был скверный человек. Невоспитанный. Хам. По любому поводу выходил из себя, брызгал слюной и бил кулаком по столу, оскорблял и угрожал. Но зачем он это делал? Известно зачем: он хотел, чтобы его боялись и ни в чем ему не прекословили. Он стремился подавить волю каждого своего подчиненного и хорошо освоил эту тактику. Его страшились. Потому что это тактика известная и распространенная и действует прежде всего на слабых людей и на женщин. А в их учреждении только слабые люди и женщины и остались, остальных Николай Григорьевич выгнал. Но ведь этот человек был коммунистом, строителем светлого будущего, и как коммунист он должен был подавать окружающим только положительные примеры, чтобы те совершенствовались как личности. Первейшим понятием для него должна была быть совесть. Но куда там!
В СССР мы могли каждый день убеждаться в том, что коммунисты – самые обычные люди, ничего сверхъестественного. Среди них попадались интеллигентные, образованные, с учеными степенями, но больше было средних, заурядных, ничем не выдающихся, а порой встречались ограниченные, невежественные и даже малограмотные, не имеющие понятия о самых простых вещах. Один такой дядя запомнился мне на всю жизнь. Десять дней подряд он занимал место за столиком в санаторной столовой, а мы с мужем занимали за тем же столом два других места. Мы отдыхали в санатории по профсоюзной путевке. Человека, о котором я говорю, звали Василий Иванович, как Чапаева. Он этим очень гордился. О, что это был за товарищ! Темный, невежественный, с дурными привычками, с корявыми, недобрыми мыслями. О таких людях говорят просто: неприличный, непорядочный. Как-то раз мы, семь или восемь отдыхающих, собрались после полдника в беседке, поговорить, обменяться мнениями. Среди нас был астроном. И вот кто-то спросил его: «Скажите, товарищ астроном, если бы вам посчастливилось открыть десятую планету, сколько бы вам заплатили? Сто рублей, тысячу или, быть может, ограничились бы медалью или даже почетной грамотой?» Астронома этот вопрос рассмешил. Это был добродушный человек, интеллигентный. Ему задали некорректный вопрос, и все же он ответил: «Открытие десятой планеты – это настолько грандиозное событие, что его нельзя измерить деньгами. Мое имя осталось бы в истории, и это была бы для меня самая большая награда. А деньги я бы даже, может быть, и не взял бы». В общем, астроном ответил, как истинный ученый. Никого это не удивило. Все его поняли. Все, кроме стоящего неподалеку Василия Ивановича, который вдруг оживился. Он почему-то решил вмешаться и громко сказал нашему астроному: «Если ты планету откроешь, а деньги не возьмешь, вышли их мне – телеграфом. Запиши мой адрес и телефон, я возьму хоть сто рублей, хоть тысячу, а могу и все двадцать тысяч, вместе с медалью! Что дадут, то и возьму! А планету назовешь Чапаев. И будут у нас три главных планеты – Земля, Луна и Чапаев!» Все, конечно, засмеялись, и астроном тоже. А потом астроном говорит: «Это забавно, милейший, только знания ваши тянут на двойку. Вы забыли, что Луна не является планетой нашей солнечной системы, она, как известно, спутник Земли. Сколько вы знаете планет, кроме той, на которой живете? А ну, перечислите». Все с улыбками посмотрели на Василия Ивановича, ожидая, что он ответит. А ему это вдруг не понравилось. Он нахмурился. И что, вы думаете, было потом? Что ответил этот человек, который, как выяснилось позже, был коммунистом? Поступил ли он по совести? Действовал ли он как кристально честный, скромный человек? Рот его скривился. Затем он громко плюнул. А затем он ответил: «Ты куда клонишь, очкарик? Думаешь, ты умнее меня? Кто это сказал? Если я чего-то там про космос не знаю, ты можешь надо мной подшучивать? А ну, пойдем, разберемся. Потолкуем. Я тебе сейчас рожу набью, и будет у тебя сразу три луны перед глазами!» Не успел астроном и рта разинуть, как Василий Иванович бросился к нему, схватил за рубашку и ударил кулаком в лоб. Все мы вступились за ученого, отбили его от хулигана, и тот, ругаясь, ушел. А вечером как ни в чем не бывало он явился к ужину, занял место за столиком и первый заговорил о произошедшем: «Думаете, я переживаю? Ничуть. И вот что я скажу: я был еще смирный, добрый. Когда я по-настоящему разозлюсь, всем вам лучше броситься в море!» Мы ему сообщили, что астроном собрал свои вещи и покинул курорт, уехал домой, и что все мы, свидетели хулиганской выходки, написали жалобу администрации санатория.
