Герман так и сделал.
Никто не обратил на него внимания.
Он прошагал пешком два квартала, не видя ничего вокруг. Сильное волнение не позволяло ему оглядеться. На перекрестке какая-то женщина пропустила его вперед, и он не ответил на ее любезность.
Ему хотелось идти и не останавливаться.
Каждую минуту он вспоминал о случившемся. Он сделал все быстро и ловко, не растерявшись, не испугавшись перед неизвестностью. Но кое-что он забыл! Забыл сорвать фуражку, бросил молоток…
Бросил молоток!
Волнуясь, Герман быстро ощупал себя. Молоток нашелся за поясом, под рубашкой.
Герман вошел в автобус и спустя двадцать минут уже стоял перед Гленом.
Пистолет лежал на столе, на тарелке, обойма с патронами была вынута, лежала рядом.
Герман во всем находил удовольствие – в молчании Глена, в его задумчивой улыбке и в том, что в проеме стоят Нунс и Витя Каракум и тоже поражены зрелищем.
– И снова удивление! – наконец сказал Глен. – Ну и ну. Теперь ты мне ничего не должен. Есть желание – можешь уехать, а хочешь – оставайся. Будешь моим личным помощником.
Герман еще чувствовал горечь обиды, но уже не такую сильную.
Прежде он был так поглощен своим разочарованием, что ни за что бы не простил Нунса и Витю Каракума, а теперь в нем что-то изменилось. Герман еще не знал, что именно.
Он был рассержен на этих людей, но не спешил уходить. Добытый пистолет возвратил ему уверенность.
Он заметил, что Глен и его люди стали глядеть на него с серьезным видом, как на равного себе.
Это было очень приятное открытие.
Герман хотел сказать: «Я подумаю, как поступить». Но тут зазвонил телефон. Глен выслушал чью-то короткую речь, быстро взглянул на Германа, встал и мрачно поглядел в окно, а потом снова сел на кушетку.
– Дед Маронов передает, что все очень плохо, хуже некуда, – сказал Глен. – Тот милицейский так и не поднялся на ноги. Не очухался. И теперь он на том свете.
Витя Каракум присвистнул и оставил рот открытым. А Нунс хлопнул себя по колену.
– Это же высшая мера! – воскликнул Нунс.
Все принялись глядеть на Германа.
Из прихожей пришел Сива.
– Что будешь делать, сынок? – спросил он.
– Вышка – очень нервная штука. Но киснуть нельзя! Нельзя киснуть.
Герман задрожал так сильно, как не дрожал даже на полу у Клары-буфетчицы.
– Но что я сделал? – прошептал он.
– Укокошил старшину, – сказал Нунс.
– Разве Маронов не учил тебя, как нужно действовать?
Все поплыло перед глазами Германа – люстра, мебель, шторы и люди.
Пол вдруг сильно ударил его по лбу и щеке. Герман закрыл глаза, и стало темно и тихо.
