— У нас на стройке главный инженер Кузьма Сергеевич Набатов,— сказала Наташа,— может быть,, он из тех Набатовых?
— Кто ж его знает,— отвечала Захаровна,— поди, не только в нашей слободе Набатовы. фамилия самая крестьянская, мирская. Ты, поди, и не знаешь, что за набат? Это когда пожар или другая какая мирская беда, в колокол ударяют, чтобы народ всполошить… Был на заводе один литейщик Набатов, Семеном, кажись, звали. Убили его в гражданскую. С тех пор и перевелся у нас набатовский род. Только бугор, тот, где Настасьюшкина изба стояла, по сю пору Набатовским взлобком зовут…
Уже совсем вечером, позже обычного, пришла Люба.
— Заждалась? Зато не с пустыми руками,— она села на табуретку у изголовья кровати и показала Наташе письмо.
— Распечатай,— попросила Наташа.
Люба осторожно вскрыла конверт и подала Наташе несколько вырванных из ученической тетради листков, исписанных крупным угловатым почерком.
— Из дотму?
— От мамы,— совсем по-детски улыбаясь, ответила Наташа.
Улыбка так и не сходила с ее лица все время, пока она читала письмо. Люба сидела необычно тихонькая, сложа руки на коленях, и терпеливо ждала.
— Хорошее письмо?
— Хорошее.
— Вот, а пришлось без выкупа отдать. Ну, ты мне за это письмо еще спляшешь! Что пишут?
— Читай.
Люба взяла письмо и, сдвинув выгоревшие до-светла брови, отчего веселое круглое ее лицо сразу стало озабоченно-строгим, погрузилась в чтение.
— Смотри! — воскликнула она, прочитав приписку в конце письма, где мать писала, что заходил Вадим, спрашивал о Наташе и сказал, что скоро: тоже уедет на стройку.— Смотри-ка ты! Явление второе. Те же и Вадим Орликов. Волнующая встреча на диком бреге Ангары! Что скажешь? Рада?
— Очень рада,— серьезно ответила Наташа.— Рада за него.
— А за себя? — Люба посмотрела на подругу многозначительно.— Наташа, у тебя портится характер! Раньше ты не была такая скрытная и мрачная.
Наташа не смогла скрыть улыбки.
— Зато ты все такая же сорока. Почему я скрытная? Я же тебе говорю: рада.
— А ну тебя’! — рассердилась Люба.— С тобой — как с человеком, как с другом, а ты дипломатию разводишь!
— Нет, Любушка,— уже с грустью сказала Наташа,— никакой тут дипломатии нет. Я и сама не знаю, какой будет наша встреча.
Наташа никогда не видела своего отца. Так ей казалось, потому что память не сохранила его живого образа.Когда она, жмурясь от яркого солнца, испуганная сутолокой вокзала и многоголосым криком и стоном толпы, провожавшей очередной воинский эшелон, в страхе цеплялась за. шею матери, ей было всего два года.И как держал ее на руках высокий человек с добрым лицом и большими грустными глазами, и как плакала, припав к его плечу, мать, ничего этого Наташа не помнила. Об этом ей рассказали потом.
