Знаете, когда я был совсем маленький, я любил подниматься на эту трибуну вместе с папой. Как правило, мы делали это в компании с живущим в соседнем подъезде папиным коллегой, дядей Левой. В очереди никто не думал о предстоящем публичном акте – разговоры шли на отвлеченные темы. Старушки, как всегда, ворчали и сплетничали, но, конечно, куда осторожнее, чем сейчас. Мужчины вели беседы о рыбалке, охоте, дачном сезоне и ценах на доски и навоз. Женщины от сорока жаловались на здоровье детей, от пятидесяти – на собственное. И те и другие дружно ругали врачей, причем оглядывались, не стоит ли рядом кто-нибудь из семейства профессора Гроссмана. Он считался врачом хорошим, и его, понятное дело, побаивались прогневать.
Профессор Гроссман выходил из дома заранее и устремлялся к трибуне только тогда, когда замечал, что к концу очереди пристраиваемся мы втроем. Папа и дядя Лева всегда говорили о джазе, кино, премьере в театре или о спорте. Старушки посматривали на нас косо: хотя профессор Гроссман был немец, а папа – поляк, мы для них все равно были жидами или в крайнем случае евреями. Обрывки наших разговоров их нервировали: «Итальянский неореализм», «Джон Колтрейн», «Роланд Матиас». Только если папа заговаривал о том, почему крохотная ГДР всегда соперничает с Советским Союзом на Олимпийских играх, и возмущался: «Они не жалеют денег на то, чтобы в каждой школе был хотя бы маленький бассейн, лягушатник, а в каждом дворе – баскетбольная площадка, хоккейная коробка…» – это вызывало сочувствие. «А что ты хочешь, евреи – люди неглупые… Пьяные не ходят, водки не пьют…» – «Ну да, не пьют. Пьют! Но ведь не пропиваются, и баб по чем зря не лупят, как наши сволочи…»
Дяде Леве очень не нравилось, когда кто-то знал больше, чем он, или когда ему нечего было добавить к сказанному кем-то другим. Папа любил из-за этого его разыгрывать, и профессор охотно принимал участие в этих розыгрышах. Обсуждая как-то в этой компании «Семейный портрет в интерьере», папа вдруг вставил в разговор, незаметно подмигивая Гроссману:
– Но, конечно, эта картина никуда не годится по сравнению с «Седеющим медведем» Баттистини…
– О! – подхватил профессор. – Венецианский фестиваль… Да. Всеобщее признание. Просто колоссальный успех!
– Еще бы! «Золотого льва» кому попало не вручают! – оживился дядя Лева. – Баттистини – это просто новое слово в кино…
– Джакомо Баттистини… – подначивал папа.
– Нет, его зовут Джироламо! О нем прекрасно написала Алла Гербер… – «поправил» профессор.
