, и поссорились в открытом море; по другой версии, наоборот, поссорились уже на берегу, а предметом раздора стала миссис Марр, хорошенькая молодая женщина, чьей благосклонности они оба в острой вражде друг к другу добивались. Ряд обстоятельств придает этой истории оттенок правдоподобия. Нередко происходит так, что, если убийство не удается объяснить сколько-нибудь удовлетворительным образом, чистота сердечных побуждений не позволяет свидетелям истолковать мотивы кровопролития как сугубо низменные — и тогда, при полном доверии публики, выдвигается теория, согласно которой действия убийцы вдохновлены неким возвышенным порывом; никак нельзя было вообразить, будто Уильямс свирепо лил кровь единственно в погоне за наживой; потому охотно было принято на веру, что убийцей двигала главным образом смертельная ненависть, а источником ее служило одухотворенное благородством соперничество за расположение дамы. Объяснение во многом сомнительное, но весьма вероятно, что миссис Марр явилась подлинной причиной неприязни, causa teterrima [страшной причиной
(лат.)], столкнувшей двух мужчин. Меж тем мгновения уже сочтены, песчинки в часах, отмеряющие срок этой вражды в нашем бренном мире, движутся неумолимо. Нынешним вечером эта вражда прекратится. Следом наступит день, называемый в Англии воскресеньем, а в Шотландии носящий иудейское наименование «шабаш»
[155]. Для обоих народов, пусть под разными именами, этот день имеет одинаковое назначение: и там, и тут он отведен для отдыха.
Тебя, Марр, тоже ждет отдых; так предначертано свыше; и ты, младший Марр, отдохнешь и ты вместе со всем семейством, отдохнет и незнакомец, что вступил в ваш дом. Но почиете вы в ином краю, лежащем по ту сторону могилы.
По эту сторону могилы вы спали последний раз.
Вечер выдался на редкость темным, однако в этом убогом квартале Лондона, в любую погоду и при любом освещении, все лавки по субботам бывали открыты по крайней мере до самой полуночи, а иные и до половины первого. Суровых педантических предписаний иудеев относительно точных пределов праздничного дня здесь не существовало. В худшем случае воскресенье длилось с часа ночи до восьми часов утра следующего дня, охватывая тридцать один час кряду. Срок, безусловно, достаточно долгий. Марр, как раз тем субботним вечером, был не прочь его и сократить, лишь бы поскорее покинуть прилавок, где он трудился уже шестнадцать часов. Место в жизни он занимал скромное — торговал чулочными изделиями в принадлежащем ему магазинчике, устройство которого, включая стоимость товара, обошлось владельцу приблизительно в 180 фунтов. Как всякого негоцианта, его преследовали тревоги и опасения. Торговлю Марр открыл недавно, но уже успел залезть в долги: назревали счета, несоразмерные с получаемыми доходами. Но, будучи от природы жизнерадостным оптимистом, Марр не терял надежды на лучшее. Это был крепко сложенный, цветущий здоровьем молодой человек двадцати семи лет; в тот вечер финансовые нелады порой омрачали его чело, но все же он не терял привычной оживленности, особенно подогреваемой предвкушением (увы, тщетным) того, как с наступлением воскресной ночи, да и ночи последующей, преклонит усталую голову на преданную грудь обожаемой им юной супруги. В семействе Марров насчитывалось пятеро домочадцев. Во-первых, сам хозяин, у которого в случае провала (если понимать таковой в узком — коммерческом — смысле) вполне достало бы энергии воспрянуть вновь и взмыть ввысь с погребального костра подобно фениксу — даже после многократно повторяемой гибели. Да-да, бедняга Марр, так оно и произошло бы, будь ты без помех предоставлен собственной предприимчивости; но вот на противоположной стороне улицы уже явился посланец ада, готовясь жестокой рукой беспощадно пресечь все эти радужные перспективы. Второй в перечне домочадцев значится очаровательная миссис Марр — упоенная счастьем, как все новоиспеченные жены, ибо ей минуло только двадцать два: если она и бывает чем-то озабочена, то только состоянием своего ненаглядного дитяти.
