– Ужин в восемь. Я готовлю для вас мой знаменитый русский борщ – да, да! А пока гуляйте. Дышите нашим воздухом. Эти кедры, – она обвела глазами деревья с любовью, с какой смотрят на детей, – таких нигде больше нет, они лечат душу.
Распрощалась с нами и поспешила в дом.
Я повел Алину в парк. Мы пошли другой дорожкой, противоположной той, по которой быстрым шагом скрылся в деревьях Мишаня.
– Ты видел? – возбужденно спросила Алина. – Что это с ним? Никогда его таким не видела.
– Я же говорил тебе, он переживает из-за всей этой истории.
Мы пошли внутрь по аллеям, засыпанным прелой красно-коричневой листвой. Солнце садилось, над нами качались темнеющие кроны старых разросшихся деревьев. Было влажно, пахло сырой землей. Когда-то стройный и ухоженный парк стоял в запустении, дорожки поросли травой, изгороди повалены, каменные ступени опавших лестниц лежали вкривь и вкось, спуск к реке и вовсе был закрыт – об этом предупреждала металлическая табличка, установленная для постояльцев; на месте фонтана торчала почерневшая фигурка, окруженная затхлой водой давно нечищеной купели. Мы посмотрели сверху на обвалившийся и размытый берег, на речушку, катившуюся внизу с веселым журчаньем, необычным для этого неподвижно-тихого запустенья, обошли деревянную беседку, по колено в камышах, как вдруг Алина воскликнула:
– Смотри!
По дну голой пересохшей канавы длинной змейкой бежала родниковая вода, такая чистая и звонкая, что камни под нею белели и сияли. Мы поднялись выше и вскоре увидели в округлом углублении, поросшим мхом, ржавую трубу размером с ладонь, из которой мягкой струей лилась на камни прозрачная сине-белая искристая вода. Алина протянула обе руки:
– Какая чистая!
Сзади послышались шаги. Я обернулся: к нам шел Мишаня.
– Алинка! – крикнул он еще снизу. – Иди-ка ты в дом!
– Что? – не расслышала Алина.
Он взобрался на пригорок и встал около меня.
– В дом, говорю, иди.
– Зачем?
– Надо. Тебя там зовут. Иди.
– Кто зовет?
– Они там на кухне все, ты тоже иди. Лех, скажи ей.
Он пришел поговорить со мной и, я знал, не уйдет, не добившись своего. Я взял Алину под локоть, помог ей спуститься и проводил ее по главной аллее почти до самого дома.
– Мы скоро, – поцеловал я ее и вернулся к Мишане.
– Ну что, поговорили? – сходу спросил он меня. – Что она тебе сказала?
– Жалуется на тебя.
– Это понятно, – нетерпеливо перебил он. – А про любовника? Говорила что-нибудь?
– Нет.
– Совсем ничего?
Я покачал головой.
– И что ты думаешь? Спит она с ним?
