– Истинно – Златовласка, – не уставала повторять Мина, горничная, расчесывая по утрам Гали. – Если даже не останется в княжестве золота, и то мы не обеднеем, с таким богатством-то.
Гали рисовала пальцем на запотевшем стекле огромного дворцового окна чьи-то раскосые глаза. Глаза выходили плохо, и она перечеркивала рисунок быстрыми штрихами, а потом принималась рисовать их вновь, чуть поодаль.
Из окна было видно, как, перепрыгивая через лужи, неловко подхватив юбки, шлепает по двору в направлении флигеля служанка.
Рассматривая сквозь прорисованные линии, оставленные миниатюрным пальцем, непростое продвижение служанки к заданной цели, Гали нахмурилась. Интересно, что там можно убирать столько дней подряд?
Флигель не являлся жилым помещением, в нем размещали гостей, только когда многочисленных приемных покоев замка не хватало на всех вновь прибывших. Нынешние переговоры закончились с неделю назад, а она все ходит туда и ходит. Завидное постоянство в пристрастии к кропотливой работе, в чем горничная раньше никогда замечена не была. Прямо отдельно взятый феномен, который достоин изучения.
«Разве только, – Гали улыбнулась своей неожиданной догадке, – Мина приспособила флигель для своих тайных свиданий с Марком. Прямо под носом у господ, запретивших эту разрушительную страсть. Очень удобно – есть благовидный предлог для отлучек из замка. Само место уединенное, никаких тебе посторонних глаз, ушей и, как следствие, пересудов. Вот только осталось заприметить, как туда, во флигель, окольными путями пробирается конюх…»
Отношения Мины с грумом отца Гали были полны скандалов, бурных расставаний и не менее шумных же примирений. В какой-то момент сдержанный в повседневной жизни князь Всемир, стуча черенком серебряной ложки по столу, заявил, взвизгнув на последнем слоге фразы:
«Мне осточертела эта кошачья возня!»
Именно после этого исторического момента встречи служанки с Марком были объявлены вне закона. Гали не очень хорошо представляла, где находится вышеозначенная область – «вне закона», но по ее собственному внутреннему убеждению, демонстрацию слугами чувств можно было теперь по тяжести преступления разместить где-то между крупной контрабандой и оскорблением институтов власти.
Мина тайком плакала, а при встрече кидала на Марка томные взгляды, от которых, казалось, мог воспламениться вокруг воздух. В такие моменты грум пытался придать своему лицу безразличное и отстраненное выражение, старательно отводил глаза, но при этом столь явственно попеременно бледнел и краснел, что и в его взаимности тоже сомневаться не приходилось.
