— Эта женщина — шлюшка, я знала это с первого дня…
Я слышу, как нашу соседку покрывают ругательствами, и это вызывает во мне странное, почти физическое возбуждение. Я подначиваю Рашель, чтобы она не останавливалась. Некоторые слова бросают ее в краску и заставляют заикаться. Как ниточка за иголочкой, она долетает в своем воображении до ужасных сцен разврата и позора. Блондинка Анаис очень скоро превращается у нее в животное в разгар течки, распластанное на смрадном ложе, дарящее свою распаленную плоть всем рыжим мужчинам города. Потому что Рашель цепко держится за свою первую идею: маленькая Иоланда должна быть дочерью рыжего самца, вероятно алкоголика, судя по последствиям.
Рашель приходит в себя в тот момент, когда толстяк Зенон въезжает во двор на своем джипе, буксируя прицеп, наполненный шифером. Она обжигает меня взглядом острым, как удар серпа. Не знаю, какое выражение застает Рашель на моем лице, но она отскакивает назад и на секунду замирает в оцепенении, как будто увидела самого дьявола.
— Не стоит больше тратить на них время, — говорит она, отходя от окна.
Зенон наверняка приехал чинить их крышу. Он прислоняет к фасаду свою алюминиевую лестницу и ставит массивный башмак на перекладину. Впятером они выходят на крыльцо и наблюдают, как он постепенно поднимается к небу.
В трех километрах от поселка, с другой стороны долины, на двести гектаров тянутся черные сады. Так называют нетронутые земли, которые окружают бывшую деревню Шанплер, уничтоженную эпидемией чумы в 1709 году. Несколько обломков крепостной стены еще видны среди колючего кустарника, ракитника и зарослей терна. Обнаженный остов часовни, сохранивший фрагменты шифера, топорщится по ночам белоснежными перьями сов, бросающих к звездам свои тоскливые крики. Там до сих пор журчит старый фонтан, погребенный в чаще; иногда прозрачными ночами, при полном безветрии его песня доносится до поселка. В двух шагах от развалин у меня есть дюжина арпанов земли, купленных задаром в те времена, когда я еще верил в будущее. Я попробовал насадить там плантацию елей, поскольку невозможно было разводить полбу на груде зачумленных костей. Молодые посадки не протянули и двух лет: сероватая гниль заразила их корни. Иголки поблекли, и вскоре их сдул ветер. На этой черной гнилой земле в изобилии растут только цветы смерти: белладонна, белена и волчье лыко. Да еще осенью там находят самые ядовитые поганки и дьявольские грибы, пузатые как бочки.
