После краткой вступительной беседы, в которой он упоминает, что, когда он родился, его родители были еще «тинейджерами», я прошу его выбрать заместителей для него самого и для его отца и матери. Он ставит их по отношению друг к другу, и мы добавляем к ним заместителя для его болезни. Реакция заместителей указывает на связь между болезнью и его матерью. Однако дальнейшие расспросы не дают никакой значимой информации, которая позволила бы нам продвинуться дальше. Пациент подчеркивает, что его контакт с матерью всегда был и остается очень хорошим. Расстановка дает лишь некоторые смутные указания на подоплеку болезни, а недостаточная готовность пациента предоставить информацию, которая могла бы помочь, заставляет меня прервать расстановку в этом месте.
Поначалу это вызывает у пациента раздражение, и в конце первого дня он подчеркивает, что ради участия в семинаре он и его семья пошли на большие расходы и теперь он испытывает разочарование. Я заверяю его, что на следующий день продолжу работу, если в связи с пережитым сегодня у него откроются какие-то новые аспекты. Он возражает, что вечером ему нужно лететь домой, поскольку у него назначен важный сеанс лечения. Я повторяю, что все в его руках и решение остается за ним. На следующий день он пришел. Его семья улетела домой, в связи с чем он выглядит гораздо менее напряженным. Сегодня он вообще более спокойный и сосредоточенный. Я решаю еще раз расставить его родительскую семью. Так как в группе появилось несколько новых участников, я прошу его выбирать заместителей только из их числа, поскольку они не видели вчерашней расстановки. В результате получается практически та же картина, что и накануне: сбивающие с толку движения заместителей, тайна вокруг матери и мало потенциала для решения. Поэтому я снова прошу его рассказать о матери и об их отношениях. Накануне он сказал, что у них хороший контакт друг с другом. В сегодняшнем разговоре мы узнаем, что его мать ничего не знает о его болезни.
Это оказывается ключом, и, когда я спрашиваю его, как такое возможно, он отвечает, что с момента первой операции избегает с ней встреч. Они ежедневно созваниваются и разговаривают о чем угодно, только не о болезни.
Получив эту информацию, я прошу заместительницу матери встать напротив пациента и предлагаю ему сказать: «Дорогая мама, посмотри, я очень болен». Вопреки ожидаемой реакции, что мать подойдет к тяжело больному сыну, она, нетвердой походкой, будто у нее кружится голова, отходит назад и с трудом держится на ногах. Ее движение заставляет предположить, что для нее это чересчур и она не способна оказать поддержку больному сыну. Внезапно я слышу в себе слова, которые она ему говорит, и предлагаю заместительнице матери сказать: «Мой дорогой сын, даже если ты умрешь, больше ты ничего не получишь!» Эта фраза становится для пациента глубоким потрясением. Такое впечатление, будто в нем рушится карточный домик, и можно явственно почувствовать, как после этой интервенции его телу приходится перестраиваться заново. Произнося эту фразу, заместительница матери чувствует себя хорошо и правильно. К ней снова возвращаются силы, она сохраняет дистанцию по отношению к сыну и еще раз подчеркивает, что дала ему все, что могла, и больше ничего дать не может. Пациент слышит эти слова своей матери и начинает плакать. Я осторожно обнимаю его за плечи и некоторое время оказываю ему поддержку в этой боли. Успокоившись в моих руках, он может посмотреть в глаза матери, согласиться со своей связанностью с ней и поблагодарить ее за то, что он благодаря ей получил. Это согласие и благодарность приводят к тому, что между матерью и сыном устанавливается глубокий мир. Потрясенный, но в то же время испытывающий большое облегчение пациент возвращается на свое место.
