- Кто знал об этом?
- Ну, я знал, да многие из конторы... Он, как туда ехал, к нам заскочил. Сказал, что на обратном пути прихватит металл. Ничего особенного в этом не было.
- Конечно, если не считать того, что на обратном пути его поджидала хорошо подготовленная засада. Тебе не кажется это странным?
- Теперь-то кажется! Мне многое кажется не то что странным, а опасным.
- Что, например?
- Это долгий сказ. В Тунчаке я тебе все подробно расскажу.
- Как знаешь. Кому ты доверяешь?
- Никому.
- Хорошо, а кому ты не доверяешь?
- Всем.
- Хорошенькое дело, из такого омута непросто выбраться! Кто, по-твоему, мог совершить последнее преступление?
- Да кто угодно!
- А если немножко подумать? Поконкретней?
- А если конкретней, то мне очень не нравится мой любимый зам Виктор Алексеевич Гнедых.
- Почему?
- Рожа у него паскудная, и, потом, я давно его знаю. Если меня убьют, то все хозяйство переходит в его руки.
- А если убьют и его, то в чье ведение переходит артель?
- Здесь уже решает общее собрание.
- У кого на руках большая часть акций?
- У меня.
- Вы зарегистрированы с... с...
- Маргаритой. Да.
- Значит...
- Ничего не значит, она любит меня.
- Возможно. Только почему ты, Феденька, такой напуганный? Вроде мужик ты не слабый, один кольт из-за пазухи торчит, а второй под мышкой светится. Тебя рабочие любят?
- Вроде да! Но ведь старатель что проститутка, кто пожирнее протянет, тому он и оближет.
- А на каком уровне морального падения задержались твои рабочие?
- Что тут говорить - сброд. Из двухсот человек едва ли наберешь полсотни нормальных ребят. Бывшие зеки, бомжи, просто дураки, всяких хватает. Но я их не держу на коротком поводке, не как раньше. Можешь шляться по поселку, баловаться с бабами, но ровно в восемь ты должен быть на рабочем месте! Если этого не произошло, то выдаются "сапоги", то есть увольнение без претензий на окончательный расчет.
- Круто.
- Так было заведено еще бог знает когда. А теперь мы просто пугаем этим, если даже увольняем, то деньги выплачиваем сполна.
- У них есть свой комитет? Я не имею в виду профсоюз.
- Есть, но их "шестерка" у меня на ушах.
Федор опьянел минут через десять. Я с трудом уволок его на диван, а сам, приняв еще малую толику, безмятежно откинулся на хрустящие простыни, мало думая о старательских делах своего однокашника.
В девять утра он поднял меня, слегка остекленевший и благоухающий, как пустая пивная бутылка.
- Костя, я уезжаю.
