На эту проницаемость и неустойчивость границ «гуманитарных наук» можно ответить, попытавшись ограничить термин неким бесспорным ядром, например изучением шедевров западной мысли и литературы. Этот ответ особенно часто звучал в недавнем обсуждении роли гуманитарных наук в США, где основное внимание уделяется педагогике и где заметно стремление оправдать курс по «великим книгам».[22] Но сужать термин подобным образом – значит идти против устоявшегося словоупотребления, да и с практической точки зрения это нежелательно. Наименование должно охватывать весь корпус знаний и точных исследований, который был сформирован благодаря изучению древних и современных языков, различных форм истории, искусства, науки и культуры в целом, как прошлой, так и настоящей, а не только произведений великих писателей и философов.
Все это может показаться вопросом таксономии, важным для тех, кто заинтересован в том, чтобы его отнесли к какой-то конкретной категории, но все же весьма сухим и безжизненным для того, кто смотрит с некоторой дистанции. Тем не менее полезно будет уже в самом начале напомнить о многообразии видов деятельности, объединяемых рубрикой гуманитарных наук, поскольку наибольшее число общих утверждений о них обычно их нивелирует, так что они представляются более единообразными формами исследований, чем на самом деле. Стоит зайти в гуманитарный раздел хорошей академической библиотеки, чтобы понять, насколько разными, даже в плане типографического оформления, могут быть исследования в этих областях. Здесь можно найти все, что угодно: пронумерованные тезисы или символьные формулы в коротких журнальных статьях по философии, исчерпывающий компендиум эмпирических данных, снабженный обширной системой сносок, в каком-нибудь 500-страничном труде по истории, но также и сборники изысканных эссе по культурной критике – форма работы в гуманитарных науках почти так же разнообразна, как и культурное и временно́е многообразие их предметов.
Увидев уходящий вдаль ряд полок с книгами и статьями, посвященными, как может показаться, ограниченному и замкнутому кругу тем, обычный читатель, скорее всего, спросит, разве можно еще сказать о них что-то новое? Конечно, сегодня исследователи знают все, что можно знать, о Шекспире, причинах Французской революции или об аргументах касательно свободы воли. Ведь только в отдельных случаях могут появиться действительно новые данные, например когда удачливый исследователь случайно натыкается на ранее не известное произведение, которое было неверно каталогизировано, или же на чердаке у потомка какой-то знаменитости обнаруживает чемодан с откровенными письмами. Однако в большинстве случаев, готов решить читатель-неспециалист, исследователи, похоже, пишут о тех же текстах, о том же материале, тех же проблемах, о которых их предшественники – в некоторых областях – писали на протяжении многих поколений. Так чем же, собственно, они
