, который несли несколько знатных горожан. При виде Кортеса, следующего первым, верхом на лошади, повелитель ацтеков сошел на землю, опираясь на плечи племянника и брата. Кортес, со своей стороны, также спешился, приветствовал императора и надел ему на шею стеклянные бусы. Потом император, отдав приказ брату проводить испанцев в приготовленные для них кварталы, вернулся в свой дворец, проходя через толпу, простершуюся перед ним, словно перед божеством.
В этих кварталах находился пышный дворец Аксаякатля[145], в котором свободно разместилась вся армия захватчиков, предварительно позаботившись об обороне. И Кортес, предполагая ловушку, запретил своим людям под страхом смерти выходить из здания. Зная, что среди тласкаланов ходят зловещие слухи о том, что Монтесума согласился допустить их в свою столицу, чтобы легче расправиться с ними, Кортес постарался, как обычно, поразить разум и воображение туземцев могуществом испанцев. Когда спустилась ночь, множество артиллерийских залпов объявили о прибытии войска его католического величества в столицу государства Анауак, принятого в испанское владение от высочайшего имени. Грохот пушек, подобный громовым раскатам, отраженный фасадами огромных зданий, рокотал над водами озера, яркие частые вспышки, возникающие внезапно в едком дыму, с опьяняющим запахом действовали устрашающе на рассудок, мешая заснуть всему городу, погрузив его в эту первую ночь в омут мистического страха.
В принципе все прошло хорошо. Испанцев радушно приняли в Мехико, и самая искренняя сердечность, казалось, царила между Кортесом и Монтесумой. Император вроде бы убедился, что имеет дело с посланцем бога Кецалькоатля, и соответственно принимал конкистадора. Прежде всего Кортес, чтобы показать свою власть над туземным вождем, решил категорически запретить употреблять в пищу человеческое мясо, что было очень разумно со стороны европейца. Затем он потребовал от Монтесумы принять вместе со своим народом католичество и водрузить огромный крест на плоской крыше большого храма, чтобы верхушка креста возвышалась надо всем городом. Это было по меньшей мере преждевременно, даже для ревностного христианина. Таково было и мнение отца Олмедо, который мягко пресек этот неуместный порыв.
На предложение принять всем народом христианскую религию Монтесума ответил просто: «Я думаю, что все боги хороши; ваш может быть таким, как вы говорите, не принося вреда моим. Они хорошо служили мексиканцам, и будет неблагодарно отречься от них».
