. — Он лучезарно посмотрел на нее. А потом подмигнул и так смешно поднял брови, что Таллис невольно засмеялась, как и два дня назад, когда она впервые повстречала его.
— Я не хочу хвастаться, — прошептал он, — но однажды я написал музыкальное произведение, основанное на этой народной балладе.
— Но не это же, — прошептала в ответ Таллис.
— Боюсь, именно его. В свое время я сделал много чего...
II
Они стояли среди зарослей ольхи, склонившейся над широкой речкой, которую Таллис называла Ручей Охотника. Речка вытекала из Райхоупского леса и, петляя между полями и рощами, текла в сторону Теневого Холма, где исчезала в земле.
Сам Райхоупский лес виднелся вдали: плотное переплетение летней зелени, поднимавшееся из желто-красных кустарников. Деревья казались гигантскими, а полог над ними — непроницаемым. Одной стороной огромный непроходимый лес тянулся к холму; другая терялась в живых изгородях, торчавших из него как ноги.
Мистер Уильямс положил руку на плечо Таллис:
— Быть может, я могу пойти с тобой?
Таллис покачала головой и пошла вдоль Ручья Охотника к тому месту, где впервые повстречала мистера Уильямса — к высокому, сожженному молнией дубу, одиноко стоявшему посреди поля, в стороне от плотной ограды из деревьев. Ствол дерева, почти мертвый, был расколот посередине и образовывал что-то вроде узкого стула.
— Старый Друг, — сказала Таллис, как нечто само собой разумеющееся. — Я часто прихожу сюда, подумать.
— Прекрасное имя, — сказал мистер Уильямс, — но немного прозаичное.
— Имена есть имена, — заметила Таллис. — Они существуют. И люди находят их. Но они не изменяют их. Не могут.
— Вот тут, — тихо сказал мистер Уильямс, — я с тобой не согласен.
— Как только имя найдено, его невозможно изменить, — запротестовала Таллис.
— Можно.
Она посмотрела на него:
— Ты можешь изменить мелодию?
— Если захочу.
— Но тогда... тогда это не мелодия, — слегка смущенно сказала она. — Мелодию рождает только первое вдохновение!
— Неужели?
— Я не пытаюсь спорить, — тихо сказала Таллис. — Ну, просто... если ты с самого начала не воспринимаешь имя как дар — или изменяешь то, что услышала или узнала — разве тогда оно не становится слабым?
— Почему? — так же тихо спросил мистер Уильямс. — Ты сама говорила, что дар — это не то, что слышишь или узнаешь... дар — способность слышать и узнавать. Вещи становятся твоими с того мгновения, как они пришли к тебе, и ты в состоянии сделать из них мелодию, вазу, картину... все что угодно, потому что они стали твоими. Это то, что я делаю с музыкой.
