— Наверное, князь добрый человек, — задумчиво произнесла Софи.
— Разумеется, этого желает и царь, — продолжила мадемуазель Альберт. — Александр намерен осуществить эту реформу. Но, полагаю, это очень опасная затея. Почему бы не оставить все как есть, как говорит Елена Петровна!
Софи, несмотря на исходящее от печи тепло, поежилась. В доме чересчур жарко. И в ее комнате тоже. В этой крохотной частичке огромного здания было намного теплее, чем в маленькой спальне родного дома в Англии. Тогда почему ее бросило в дрожь, словно от какого-то дурного предчувствия? В другом конце комнаты, в углу перед иконой, теплился красноватый огонек лампады. Созерцание иконы подействовало на Софи успокаивающе, хотя Аделаида назвала бы это идолопоклонством. Свет мерцал на нимбе святого, придавая лику мягкость и доброту. Каким окажется князь?
— Должно быть, он хороший человек, — повторила девушка. — Князь, я имею в виду.
— Каким бы хорошим он ни был, что стоящего в том, чтобы отпустить на волю пятьдесят тысяч крепостных, которых он кормил и поил? Не вижу здесь ничего умного. Холопам лучше оставаться там, где они находятся, — под защитой своего хозяина.
— Мне трудно об этом судить, — заметила Софи, — поскольку я ничего об этом не знаю. Я недостаточно умна, чтобы беспокоить себя подобными вещами.
Мадемуазель Альберт бросила на Софи острый взгляд. «Нет, — подумала она, — возможно, ты недостаточно умна, чтобы понимать вещи из мира мужчин, но твоего ума вполне хватит, чтобы понять вещи из мира женщин. Ты молода, и у тебя красивые глаза. — Она непроизвольно дотронулась до темных усиков над губой. — Ты здесь не нужна. Юность тянется к юности. Ты отнимешь у меня Татьяну и Екатерину. Зачем понадобилась англичанка, когда есть я?»
Покидая комнату, женщина обронила:
— Ваш путь был долгим и утомительным. Я приказала принести ужин вам в комнату, так что вы можете ложиться спать, если пожелаете.
— Как предусмотрительно с вашей стороны, мадемуазель!
Когда француженка покинула комнату, вошла Маша с зажженной лампой. За ней явился лакей в белых перчатках. Поставив поднос, покрытый белоснежной салфеткой, на столик, он с поклоном удалился.
Маша и Софи посмотрели друг на друга.
— Parlez-vous Frangais?[1]
Маша присела в глубоком реверансе, улыбнулась, затем поднялась и, махнув рукой, сказала что-то по-русски. Потом подвинула стул для Софии, и сервировала ужин. Софи улыбнулась и уселась за столик. «Теперь я вижу, — подумала она, — что должна приступить к изучению русского как можно скорее». Дымящийся борщ оказался восхитительным. К тому времени, как девушка покончила с едой, она почти спала, поэтому с радостью утонула в мягкой перине, заботливо взбитой горничной.
