И только однажды, было ли то воспоминание о неясном женском образе, склонявшемся к нему с материнским поцелуем, или тоска по рано утерянной материнской ласке, — он написал, критикуя нелепости астрологической науки, утверждавшей, что жизнь человека от его рождения предопределяется сочетанием созвездий и планет: «Ребенку не нужны созвездия и планеты, мать является для него планетой и звездою».
Овдовев, Вильгельм фон-Гогенгейм переселился в Виллах (Каринтия) и занимался там врачебной практикой до конца своих дней.
Существуют сведения о том, что там же он преподавал в горной школе. Может быть, это и неверно, но во всяком случае в Виллахе Гогенгейм увидел новую породу людей, для него необычайных и непонятных. Платье их было грязно, лица черны, спины согнуты от постоянной работы киркой. Они проводили большую часть жизни под землей, были молчаливы и держались особняком. Иногда можно было слышать их заунывные песни с неожиданными выкриками, как будто железо вонзалось в породу. Это были рудокопы.
Ребенок видел темные отверстия шахт, слышал рассказы о погибших от обвалов под землей людях, о подземных духах — гномах, подстерегающих обреченного рудокопа и, может быть, здесь родилось его суеверие, от которого он потом не мог отрешиться всю жизнь.
Современник его, Лютер, с отвращением вспоминает начальную школу, «где мы ничему, ешительно ничему не научились, несмотря на все эти бесчисленные побои, угрозы, на этот страх и слезы».
А Эразм из Роттердама рассказывает следующий случай, рисующий бессмысленные и жестокие «педагогические» приемы того времени.
Один учитель во время обеда, который он ел вместе с учениками, имел обыкновение вытаскивать одного из них из-за стола и передавать для наказания грубому экзекутору; последний, исполняя однажды свои обязанности, только тогда отпустил слабого мальчика, когда сам стал обливаться потом, а мальчик, полумертвый, лежал у его ног. Учитель спокойно сказал, обращаясь к ученикам: «Он, положим, ничего не сделал, но его следовало осадить».
Парацельс обучался у монахов в школе лавантальского монастыря св. Андрея, горькая чаша школьного воспитания не миновала его. О школе он предпочитал не вспоминать. Первым настоящим учителем Теофраста, как говорил он, был его отец:
«С детства я овладел наукой и учился у хороших учителей, которые были наиболее пытливыми среди адептов философии. Первым моим преподавателем был Вильгельм фон-Гогенгейм — мой отец, который никогда меня не оставлял».
