Мы видим, что даже этот передовой научный ум недалеко ушел от обычного для того времени взгляда на алхимию как средство к превращению неблагородных металлов в драгоценные. В XV и XVI веках развитие буржуазных отношений, небывалое увеличение роли и власти денег вызвали повышенный интерес к алхимии, но часто ее задача сводилась исключительно к тому, чтобы, наконец, отыскать средства изготовления драгоценных металлов и, таким образом, получить источник обогащения государей, светских и духовных владык. При многих дворах монархи содержали алхимиков, ибо государи и высшая знать свято верили в возможность искусственного получения золота. Эта вера породила многочисленных шарлатанов. Но многолетние бесплодные попытки найти «философский камень», «квинт-эссенцию» или «жизненный элексир», то чудесное средство, одна часть которого могла превратить в золото два биллиона частей неблагородного металла и непомерно обогатить его владельца, эти попытки способствовали накоплению многочисленных наблюдений над свойствами тел природы.
Нужно было окончательно отбросить ложную основную цель, отрешиться от основного заблуждения, которое отмечал еще Леонардо да Винчи, осмеивавший «лживое и пагубное искусство алхимии и ее плутоватых приверженцев», чтобы мир оказался накануне рождения современной химии.
В этом перевороте почетное место принадлежит Парацельсу. Он один из первых показал ложность пути алхимии, но в свою очередь не сумел охватить задачи новой науки в целом, а стал адептом ятрохимии, т. е. химии как науки, подчиненной медицине и занимающейся в первую очередь отысканием, исследованием и приготовлением лекарств.
Несомненно, эти его мысли родились и окрепли на фюгеровских копях, в те дни, когда он не только практически изучал алхимию, но и с живым интересом знакомился со многими алхимическими сочинениями, перечень которых он приводит в своих писаниях.
Пребывание его на серебряных копях было непродолжительно. Все дальше и дальше по белому свету влекло его, за новыми знаниями и новыми впечатлениями.
Молодой Теофраст облачился в дорожный костюм, сапоги со шпорами, привесил к поясу меч; мешок — за его спиной. В этом одеянии ему — прирожденному бродяге — суждено провести большую часть своей жизни. Так ехал он верхом на лошади, нередко шагал пешком из города в город, Из деревни в деревню. Ночи он проводил на постоялых дворах, в крестьянских избах, просто под стогом сена или в лесу. В пути, на постоялых дворах ему встречался разнообразнейший люд; общительный Теофраст вступал в беседы с местными жителями, с путниками, и в богатой его памяти ежедневно отлагались новые рассказы о странах, событиях, людях и вещах — обычных и чудесных. Возникает привычка к беспрерывной смене впечатлений; его, как пьяницу к вину, тянет все вперед по бесконечной нити проезжих дорог.
