Читаю «Слово о полку...» | страница 2



О Русская земля, уже ты за холмом.

«Одни — доспехи свои на телеги сложили, а другие — держали их во вьюках; у иных сулицы оставались не насаженными на древко, а щиты и копья не приготовлены были к бою. А ездили все, расстегнув застежки и одежды с плеч спустив, разопрев от жары, ибо стояло знойное время» («О побоище, бывшем на реке Пьяне», XIV век). Так ездить в те времена было более чем опасно — самоубийственно.

Игорь

В муках стыда пришло к 34-летнему Игорю Святославичу прозрение. Словно уголек от горящего города Глебова запал в рубаху — жжет, и никак его не достать. Разорили Глебов, посекли защитников.

А тут еще распутица помешала в конце зимы присоединиться к Святославу Всеволодовичу и девяти русским князьям, которые выступили против половцев. Прискакал от них гонец, и велел Игорь дружине собираться, но сказали ему дружинники: «Князь наш, не сможешь ты перелететь, как птица; вот приехал к тебе муж от Святослава в четверг, а сам он идет из Киева в воскресенье, то как же ты сможешь, князь, догнать его?»

Досада на распутицу, глебовские кошмары, боязнь, что князья не поверят в его желание участвовать в походе (мол, сдружился с Кончаком), терзали Игоря.

Мучительно медленно таял снег. Желание искупить вину перед Русской землей, честолюбие и мужество торопили. Все смешалось — и нетерпение, и гордость, и даже зависть к чужим победам. В Ипатьевской летописи записана покаянная речь Игоря перед дружиной — уже в половецкой степи.

— И все это сделал я, — говорит Игорь с таким раскаянием, словно все раны глебовцев болят на его теле...

Торопливо и одиноко выступил он против Дикого поля.

Вражда

Однажды я проснулся от нестерпимой боли. И пока медсестра делала обезболивающий укол, я вдруг представил себя в той степи со стрелой в боку. Вокруг — распоротые шатры, затоптанные в грязь шелка и овчины. Только раненые, русские и половцы, стонут одним стоном. И вот со своей звериной болью я ползу, сам не знаю куда. Ни врачей, ни лекарств... Какие же страдания переносили люди в те времена! Боль еще не утихла, и я думал о тех, кому удавалось выжить. С полуотрубленными руками, с рваными дырами в теле, на подпрыгивающих телегах добирались они в свои города и села. Огненная боль отнимала ум. Даже знахарей не было под рукой, да и что они могли? Каждая секунда дня — мука. И так десятки дней, сотни километров.

Тем обиднее было принимать страдания от своих, когда новгородцы шли на киевлян или киевляне на черниговцев. «Брату брат молвит: это мое, и то мое тоже. И стали малое называть великим». Отчаяние автора «Слова...» — на многие века.