Так или иначе это чувство для него всегда ассоциировалось главным образом с влечением к противоположному полу, а здесь определенно требовалось что-то иное. То, что несомненно присутствует и между влюбленными мужчиной и женщиной, но не сразу, не на поверхности. Тогда он задумывался о том что он чувствует к матери или отцу. И хотя между ним и его родителями всегда были хорошие отношения и он испытывал к ним по-настоящему глубокую привязанность, что-то внутри него подсказывало ему что и это далеко еще не илвама. По крайней мере не в чистом виде. Не так-то просто оказалось отделить любовь от благодарности, привычки, страха потери, жалости, сопереживания, того же самого влечения, стремления обладать, голоса крови, покровительства и т.д. Он быстро пришел к выводу что человеческая любовь состоит из множества связующих нитей и именно все они вместе по сути и составляют любовь. Но с ладошем его ничего не связывало. Он вспоминал о любви к богу. Но для него это являлось совсем уж темной территорией, ибо верующим он никогда не был и если кого и упоминал в своей жизни из пантеона всемогущих, то разве что только Исиду и Гипу. Да и вряд ли, думал он, чувство верующего к своему богу имеет какое-то отношение к илваме, да и вообще к любви. Наверняка в подавляющем большинстве случаем это страх какого-то божьего наказания или желание какой-то божьей милости, то есть по сути это отношение раба и господина. Причем здесь любовь?
И тогда он просто начинал глядеть на ладоша и при этом стараться ни о чем не думать. Он хотел почувствовать в своей душе покой. Светлый и безмятежный. И когда у него в какой-то степени это получалось, ему начинало казаться что он на верном пути. Но ладош по-прежнему оставался твердым и сморщенным, как высохшая деревяшка.
8.
После плотной совместной трапезы, трое мужчин с комфортом раположились в креслах кают-компании, завершая обед сладким пирогом, запивая его чаем, кофем или морсом. Василий Иванович сечйчас находился на дежурстве и номинально ему следовало после быстрого принятия пищи, как можно скорее вернуться в "офис". Но он не спешил. Он развалился в кресле, с сытым добродушием поглядывая на своих товарищей. Ему явно не хватало в этот момент хорошей толстой сигары. Но об этом не могло быть и речи. И словно напоминание, над ним, на стене висел плакат, на котором был схематично нарисован человечек с огромной сигарой во рту и ужасный клуб дыма, затмивший чуть ли не половину изображения. Вся эта картина была перечеркнута красной линией и снабжена надписью: "Не курить!". Подобные плакаты висели еще в нескольких помещениях двеллдоума, но конкретно этот был примечателен тем, что чья-то озорная рука пририсовала к голове человечка кривую зеленую бороду. Причем никто не сознавался в авторстве этого дополнения и это было маленькой тайной всей команды.
