Да и не только поэту, но и беллетристу, критику, переводчику, глубоко образованному и оригинальному человеку. С ним я познакомился во вторую половину его жизни, когда имя его было окружено легендами. Про него говорили, что он был в юности послушником, потом бежал из монастыря и стал скитальцем не только по России, но и по Европе и Африке. Он никогда не рассказывал о своем прошлом, должно быть, потому, что считал это «дурным тоном». Он был в одно и то же время и общителен и замкнут, чаще изысканно вежлив, иногда весьма язвителен.
Одно в нем было ясно и прочно: несмотря на успех и похвалы корифеев того времени – Федора Сологуба и Валерия Брюсова, не считал себя «первым и единственным».
Я только что появился на литературном горизонте Петербурга, когда он был в зените славы. В первый раз за три года до нашего знакомства я увидел его в знаменитой «Башне» Вячеслава Иванова, когда робким студентом пришел к нему, чтобы показать мэтру тетрадь моих юношеских стихов.
Я видел Кузмина всего несколько минут, но тогда он произвел на меня неприятное впечатление, вероятно, потому, что я, как все юнцы, не любил лишних глаз и ушей в момент разговора с мэтром. Кроме этого было что-то еще, что меня отталкивало. Может быть, я ошибался, но мне казалось, что он «вмешивается не в свое дело», расспрашивая, почему я пришел со стихами именно к Вячеславу Иванову. Я не знал тогда, что Кузмин живет у Вячеслава Иванова и является как бы членом его семьи. Вскоре вошел и сам мэтр. Вот он произвел на меня сразу большое впечатление, похожее на то, которое произвел двадцать лет спустя известный искатель тунгусского метеорита профессор Кулик.
Секрет обаяния был в том, что Вячеслав Иванов с первой секунды заговорил со мной так просто и ласково, как будто мы были с ним старые знакомые. Он прочел внимательно мою тонкую тетрадь и сказал, мягко улыбаясь:
– Друг мой, прежде чем писать так, вам надо создать сто безукоризненных сонетов.
– Попробую, – покорно согласился я.
О следующей встрече с ним, когда года через полтора я пришел со ста сонетами, я расскажу в своих воспоминаниях о Вячеславе Иванове. А теперь возвращаюсь к Михаилу Алексеевичу Кузмину.
Через три года, в 1914 году, когда я уже опубликовал несколько тоненьких книжечек стихов, получаю пригласительное письмо от Евдокии Аполлоновны Нагродской, прославившейся своим романом «Гнев Диониса». Я не был с ней знаком и приглашение воспринял как начало своей известности. В очередной четверг в четыре часа дня, как было назначено, я пришел к ней на «файф-о-клок» и был несказанно удивлен, когда встретил в ее салоне Кузмина, и не в качестве гостя, а как… «члена семьи», ибо Кузмин нанимал комнату в ее обширной квартире на Мойке, у Синего моста.
