Представитель организации удивленно поглядывал на них и спрашивал, что это они ахают. И одинокая девушка пыталась ему объяснить, но, конечно, это было невозможно, он не понимал. Только почему-то ухмылялся, будто знал какую-то тайну, скрытую от них, какую-то другую сторону, им еще неизвестную. Впрочем, можно заранее сказать, что для некоторых она, другая сторона, так никогда и не будет открыта, а навсегда останется только эта, светящаяся и вертящаяся. Может, в этом их счастье…
Они проехали белоснежный какой-то полузамок — отель — и за перекрестком сразу остановились. У какой-то калитки. Совсем деревенской.
И представитель засмеялся, увидев их удивленные лица, и объявил: «Отель „Цум Туркен“! Дом!» То есть это был их временный дом, этот отель за деревенской калиткой. Там, где они будут жить. И здесь ничего не светилось и не вертелось.
Разгружались довольно лениво. Не было уже той энергии, когда конечная точка еще неизвестна, когда она еще тайна. Уже была она, точка эта. За калиткой, откуда пришел взъерошенный какой-то, будто со сна, молодой совсем паренек. Он говорил по-немецки с представителем, который, как только разгрузили вещи, сразу уехал. До утра. И оставшиеся пошли в отель.
— Да-а-а, вот куда нас! Не в тот, что проехали, а? — жена судьи брезгливо озиралась. — Ну, понятно — эмигранты. Вы читали у Алексея Толстого?
1992 г.
II
Кухня отеля «Цум Туркен» вполне могла сойти за кухню какой-нибудь коммуналки приморского городка. «Цум Туркеном» владела фрау Бетина. Но ее никогда не видели и, таким образом, владельцем считался Коля — взъерошенный молодой человек. Еще он был похож на Иисуса с голубыми глазами. Он прибегал на кухню в восемь утра, где уже с половины седьмого жильцы готовили. Женщины. В халатах.
Они все привезли с собой халаты. Не купленные специально перед отъездом, а свои родные халаты, близкие к телу. Пропахшие родными кухоньками Львова и Одессы, Москвы и Киева. И тапочки. Стертые заднички, помпон на ниточке, бантик вот-вот потеряется, ноготь левого пальца протирает тонкую клетчатую ткань-фланельку… И кастрюли они привезли, и шумовки, и дуршлаги, и поварешки. И привычки. Обычаи родной советской кухни. Они вывезли все это, уехав навсегда. «На постоянное место жительства в Израиль» — багаж привычек. Привычки нескольких поколений тащили они с собой в новую неизвестную жизнь.
Уже в семь утра кто-то варил куриный суп, снимая с бульона пенку шумовкой, к ручке которой Пыла привязана веревочка. Еще из того мира, где дырочка на ручке не подходила к гвоздику в стене.
