Обалдевший от кофеина и преисполненный отвращения как к себе, так и к Бернарду, Энрике вытащил из заднего кармана черных джинсов бумажник и извлек оттуда все, что там было, — десятидолларовую купюру, что, как минимум, вдвое превышало его долю в счете, включая чаевые. То ли латиноамериканская гордыня возобладала над бережливостью, то ли еврейская праведность победила социализм, то ли, что самое вероятное, стремление к драматическим эффектам оказалось сильнее веры в приземленные расчеты, однако, неуклюже ударившись коленом о стол, Энрике столь же неуклюже потянул к себе армейскую шинель, попутно вытерев ею всю пластиковую поверхность, а также опрокинув пепельницу, и швырнул деньги Бернарду с восклицанием: «Завтрак за мой счет, ты, гребаное трепло», после чего попытался засунуть правую руку в левый рукав. Хоть ему и пришлось покинуть сцену в наполовину — к тому же задом наперед — надетом пальто, Энрике считал, что уход удался, и лишь убедился в своей правоте, когда на следующий день Бернард, позвонивший, чтобы подтвердить участие в запланированной на этой неделе у Энрике игре в покер, в конце разговора небрежно спросил:
— Ты как, будешь дома в эту субботу?
— Ну… да, — осторожно протянул Энрике.
— Я ужинаю с Маргарет. После этого приведу ее к тебе. Часов в одиннадцать, нормально?
— Хорошо, я буду дома, — сказал Энрике и, только положив трубку, позволил себе рассмеяться.
Итак, провокация с вымышленной Маргарет оказалась идеальной наживкой. Она, разумеется, была настоящей, столь пугающе настоящей, что Энрике изо всех сил уставился на Бернарда, хоть и по-прежнему видел боковым зрением качающийся из стороны в сторону замшевый ботинок. Его докучливый приятель расположился за круглым столиком справа от камина. Он не стал снимать черную кожаную куртку, слишком легкую для тогдашней погоды, и полез во внутренний карман за новой пачкой сигарет. Затем последовал столь бесивший Энрике ритуал — концерт Бартока для «Кэмела» с целлофаном, отбарабаненный на светлом дереве стола.
Убедившись, что гости разместились, Энрике и сам присел на складную кровать, которая в тот момент могла сойти за диван благодаря двум длинным подушкам в синих бархатных наволочках, но тут же понял, насколько стратегически неудачна эта позиция: ему нужно было выбирать, смотреть ли прямо на Маргарет, оседлавшую его режиссерское кресло, или, вывернув шею, любоваться Бернардом, этим современным никотиновым композитором; держать в поле зрения одного и другого и скрывать истинный интерес было невозможно.
