В сентябре Энрике всячески поддерживал Маргарет в поисках чудодейственного средства. В то время, несмотря на утомляемость, подверженность инфекциям и кишечную непроходимость, она еще могла общаться с людьми, путешествовать, смеяться. Их отчаянные попытки, помимо прочего, приносили облегчение всем, кто сочувствовал Маргарет, в особенности ее сыновьям, родителям, братьям, убеждая их: сделано все возможное, чтобы спасти ей жизнь. Но для Энрике это было еще и украденное у них, у их прощания время. Пока она боролась с болезнью, Энрике не заговаривал о ее смерти — о том, чего она ждет и желает для него и их детей, когда ее не станет. Хоть Маргарет и хотела, чтобы Энрике был с ней каждую минуту, пока она бодрствовала, и не отходил далеко, когда она засыпала, их разговоры не выходили за рамки повседневных забот. Они не обсуждали финал.
С тех пор, с сентября, их борьба протекала все более напряженно и мучительно. Им пришлось выдержать ожесточенный спор с урологом (бывшим «членом семьи», с которым они теперь не разговаривали), потому что Маргарет отказалась принять участие в рекомендованной им программе испытания нового препарата. В отместку, невзирая на нажим их приятеля, заведующего онкологическим отделением, уролог не разрешил ей испробовать официально не одобренные препараты. Им пришлось искать другого специалиста, не связанного со Слоан-Кеттеринг, согласившегося на неофициальные испытания. Маргарет выдержала долгие часы химиотерапии двумя экспериментальными средствами, от которых ей стало только хуже. Последовавший отказ от лечения не означал капитуляцию: это была готовность принять неизбежное.
И все же, когда ученый медик произносил эти стандартные, лишенные здравого смысла фразы, Энрике страстно желал ему поверить.
Маргарет отреагировала на призывы доктора полным отчаянием. Из глаз текли слезы, голос прерывался, она свернулась клубком, каждое оптимистическое слово действовало на нее как удар кнутом. Она молила:
— Я не могу это выдержать, я не могу больше, я не могу. Я не могу вернуться к ППП. Меня тошнит от этого запаха. От меня воняет тухлым молоком. Я не могу лежать здесь и ждать смерти, пока эта штука вливается в меня днем и ночью. Пожалуйста, пожалуйста, дайте мне уйти…
Маргарет сотрясалась от рыданий. Энрике, с трудом пробравшись между ограждениями больничной кровати и капельницами, обнял ее. Прижимаясь губами к впадинке на гладкой, почти прозрачной щеке Маргарет, он краем глаза заметил, как врач слегка покачнулся на своем дирижерском возвышении, проявляя признаки неуверенности. Это напомнило Энрике другой случай, когда Маргарет осадила самоуверенного иракца.
