– И все равно одному человеку даруется удивительная, беспрецедентная власть над продовольственными запасами нации, – покачал головой Цицерон. – Боюсь, мне нужно узнать о сложившейся ситуации побольше, прежде чем я выскажу свое мнение.
Он попытался вернуть проект закона Афранию, но тот отказался его принять и, скрестив руки на груди, сердито уставился на Цицерона.
– Надо сказать, мы ожидали от тебя большей благодарности – после всего, что мы для тебя сделали.
– Само собой, – добавил Милон, – ты будешь одним из пятнадцати помощников-уполномоченных.
И он потер большой и указательный пальцы, намекая на прибыльный характер этого назначения.
Наступившая вслед за тем тишина была неловкой. В конце концов Афраний заговорил снова:
– Что ж, мы оставим тебе набросок, и, когда ты обратишься к Сенату, с интересом выслушаем твои слова.
После их ухода Квинт первым взял слово:
– По крайней мере, мы теперь знаем, какова их цена.
– Нет, – мрачно ответил Цицерон, – это не их цена. Это просто первый взнос по ссуде, которая, с их точки зрения, никогда не будет возвращена, сколько бы я им ни отдал.
– Итак, что ты будешь делать? – спросил его брат.
– Ну, это же абсолютно дрянная альтернатива, не так ли? Превознеси закон, и все скажут, что я – ставленник Помпея; промолчи – и он повернется против меня. Как бы я ни поступил, я проиграю.
Как это часто бывало, Марк Туллий не решил, какого курса придерживаться, даже когда мы отправились на заседание Сената. Ему всегда нравилось прикидывать температуру зала, прежде чем начать говорить – выслушивать его сердцебиение, как доктор выслушивает пациента.
С нами были гладиаторы, играющие роль телохранителей: спутник Милона во время его визита в Македонию Бирра и три его товарища. В придачу явились двадцать или тридцать клиентов[23] Цицерона, служивших ему человеческим щитом, так что мы чувствовали себя в полной безопасности.
По дороге покрытый шрамами Бирра похвалился передо мной силой их группы: он сказал, что у Милона и Помпея есть еще сотня пар гладиаторов в резерве – в бараках на Марсовом поле, – и они готовы в мгновение ока приступить к делу, если Клодий попытается выкинуть какой-нибудь из своих трюков.
Мы добрались до здания Сената, и я протянул Цицерону текст его речи. На пороге он прикоснулся к древнему косяку и оглядел то, что называл «огромнейшей в мире комнатой» в благодарном изумлении, что дожил до того, чтобы увидеть ее вновь.
Когда Марк Туллий приблизился к своему обычному месту на передней скамье, ближайшей к консульскому возвышению, сидевшие поблизости сенаторы встали, чтобы пожать ему руку. Собрание было далеко не полным – я заметил, что отсутствует не только Гней Помпей, но также и Клодий, и Марк Красс, чей союз с Помпеем и Цезарем все еще был самой могучей силой в республике. Я гадал, почему они не явились.
