Хозяин усадил их на подушки под великолепным ширдаком, на котором висели два ружья, нож в инкрустированных ножнах и камча с ручкой из косульей ножки с копытцем. Только одна шкура была растянута на торцевой стене- медвежья, черно-коричневая, выделанная вместе с когтями и головой, скалившей желтые клыки. Жена подала чай с молоком. Когда Крупицын изложил дело, Чоро выслушал молча и отказался наотрез. Никакие соблазны и уговоры не подействовали.
Отчаявшийся антрополог кинулся искать своего напарника Асанкула, но у того кончился отпуск, и он уехал во Фрунзе. Крупицын заметался — и тут вмешался Август.
Первым делом он оставил Крупицына дома, хотя тот, похоже, мог вот-вот умереть от неподвижности. Затем Август разыскал парня, накануне переводившего разговор. Прошлым вечером он заметил, как горели у того глаза, когда Август при нем заряжал и смазывал камеру, чтобы не отказала на морозе. Он сделал ставку и не ошибся: Досмамбет охотно согласился. Август, умолчав про отказ Чоро, пообещал научить его снимать. Воспрянувший духом Крупицын за сутки раздобыл все, что можно, и в четверг утром они тронулись в путь. Маленький караван выбрался за пределы аила, Досмамбет уже повернул головного яка по направлению к горам, когда Август, ехавший позади, вдруг оглянулся.
На сопке, за которой лежал аил, стоял всадник. Август сразу узнал Чоро и его мохнатого, в зимней обындевевшей шерсти коня. Охотник сидел неподвижно, чуть ссутулившись, и смотрел на них.
Словно морозный ветер донес всю недоброжелательность, тревогу и презрение Чоро. Ощущение было слишком сильным и отчетливым — Август знал за собой эту восприимчивость. Заметив, что оператор оглянулся, Чоро толкнул коня каблуками и медленно съехал вниз.
Дорога была не особенно трудной. Досмамбет пел, Крупицын улыбнулся. Погода была отменная — морозно, сухо, ясно. Августу удалось снять несколько интересных кусков и прекрасную панораму самого начала ущелья.
Смеркалось, когда они были у места, где Чоро с Асанкулом подстрелили первого козла. Досмамбет быстро отыскал участок для лагеря, распряг и привязал яков, пока остальные возились с устройством ночлега.
После ужина спальные мешки положили ногами к обложенному камнями костерку, где тлел кизяк: экономии ради питание термокостюмов на ночь отключалось.
Трое молча глядели в искрящееся, словно вышитое алмазной крошкой, небо. Жевали и вздыхали сарлыки. Морозная свежесть смешивалась с тяжелым звериным запахом шерсти и навоза.
