— Бери! — И лакей с полицейским подошли вплотную к мальчику.
Отец, скрежеща зубами, принялся отчаянно что-то выкрикивать гортанным голосом и изо всех сил отлягиваться от лакея. Затем он обрушил на голову полицейского такой сокрушительный удар кулаком, что тот слетел с ног, вторым ударом он разбил лицо лакея. А когда на чернокожего набросились матросы, он расшвырял их и с диким воплем бросился в Неву. Его кинулись спасать, подплыли на двух лодках, вытащили за шиворот, но он, выхватив из кармана бритву, на глазах у сына перерезал себе горло.
Со всех сторон сбегались люди. Толпа враз воспламенилась, как подожженный стог сухого сена.
— Видали, братцы? Иноземец жизнь свою решил!.. Стало, не сладко и ему доспелось.
— На чужбине, братцы, он… В чужой земле… Пожалеть человека надо.
— Хоть он и черный, а душа-то у него, может статься, побелей, чем у иного барина.
— А вот ужо поглядим, какова у наших бар душа!.. Грудины-то им вспорем!
— Мало им крепостных-то своих, так из-за морей ищут потехи ради!
— Накажет их за это господь батюшка!
— Да еще как накажет-то!.. Цари им мирволят да потворствуют, а всевышнего не купишь!
Всех сильнее шумели набежавшие строительные рабочие, барская челядь, мастеровые.
4
Артель землекопов вместе со своим старостой, долгобородым Провом Лукичом, и подрядчиком пришагала, наконец, к двухэтажному каменному дому на Сенной. Подрядчик вытер платком вспотевший загривок и повел артель в полуподвальное помещение. Комната хотя и большая, но для тридцати душ довольно тесная; потолок — рукой достать, стены сырые, два небольших оконца. Нары в два ряда, скамьи, стол — вот и все убранство.
— А печка-то где же? Как же хлебы-то выпекать да обед варить станем?
— спросил староста. — Мы без печки не согласны.
— Не будет печки, мы лопаты в руки да и были таковы, — зашумела артель.
— Ну ладно, не орите, — сказал подрядчик. — Я кирпич предоставлю, а печника найдете сами.
На том и порешили. Подрядчик объявил распорядок:
— На работу, ребята, становиться в пять утра, с работы уходить в девять вечера, перерыв на обед — два часа.
— Ой-ой-ой! — зачесали землекопы в затылках. — Стало, это сколько же часов на тебя пуп-то надрывать? Эй, Лукич, а ну смекни.
Староста, пригибая к ладони пальцы и пошевеливая губами, сказал:
— Выходит, ребятушки, четырнадцать часов чистых… Много, хозяин.
— Много и есть… Да ты сдурел! — закричала артель. — Сквозь сутки, что ль, работать. Эй ты, мохнорылый черт! Не согласны мы без прибавки…
