— Не могу так больше жить… С детства играла какую-то роль. Скажи, почему я не могу притворяться перед тобой?..
У Евы была высокая температура. Она сидела с ногами на своей койке в натопленной келье и смотрела в узкое оконце, исхлестанное ноябрьским ненастьем. Ян стоял на коленях возле печи и подкладывал в топку поленья.
— Почему ты все время молчишь? Боишься сказать что-то неискреннее? Я хочу слышать слова, много-много слов. Пускай они будут лживы — я очень соскучилась по лжи. Без лжи невозможно прожить, правда же? Мы и себе каждый день лжем. Ну и что? Ну почему, почему ты молчишь? И твой Алеко тоже молчит. Вы что, дали обет молчания?
Она с размаху стукнула кулаком по стене и громко шмыгнула носом.
Ян медленно закрыл топку, поднялся с колен и только тогда повернул голову в ее сторону.
— Не молчи, только не молчи, Бога ради, — шептала Ева сквозь стиснутые зубы. — Иногда мне кажется, будто я живу в склепе среди полуразложившихся останков чужих воспоминаний.
— Прости. — Ян присел на краешек ее кровати. — Я сейчас сделаю тебе чаю с вареньем. Ты больна. Я виноват, что держу тебя здесь. И вообще нам не нужно было встречаться.
Это был самый длинный монолог, который Ян произнес за последние несколько месяцев. Он дался ему с трудом — лоб покрылся испариной. Ему казалось, он на самом деле разучился выражать словами мысли и чувства.
— Ты никогда не полюбишь меня — ты обо мне слишком много знаешь. Но мне вовсе не нужна твоя любовь. Жалость тоже. Как хорошо, когда никого не любишь, правда? Тогда становишься капелькой дождя, лепестком цветка. — Она вытерла ладонью мокрые щеки. — И еще тем мертвым желтым листом, который ветер только что сорвал с ветки и с силой швырнул об землю. Я привыкла, чтоб меня любили, чтоб мной восхищались. Неужели тебе трудно притвориться, будто ты в меня влюблен? Неужто тебе никогда не приходилось лицедействовать?
— Нет, — коротко ответил Ян и внезапно вспомнил Машу-большую, Машину мать, такой, какой увидел в первый раз на эстраде ресторана. — Она даже на сцене оставалась сама собой, — сказал он вслух и очень смутился.
— Невелика заслуга. — Ева презрительно хмыкнула. — Зато я каждый вечер бываю разной. Я не могу быть сама собой — это все равно, что каждый вечер носить одно и то же платье. Я обожаю их менять. Господи, как я соскучилась по своим платьям. Соскучилась по… ага, точно — соскучилась по тем, с кем спала и кто меня хотел. А с тобой я бежала вовсе не потому, что меня кто-то обидел или сделал мне больно. Это был прекрасно разыгранный спектакль, мой милый честный Ян. Я посвятила его святой чистоте и наивности. О, как я тебя презирала за эту наивность и в то же время тебе завидовала. — Она спрятала лицо в ладонях, потом быстро их отняла. — Смотри на меня, слышишь? Ангельский лик, да? Ты клюнул на это выражение невинности на моем лице. Ах, какой же ты доверчивый и романтичный! Ну а твои хорошие правильные родители постарались внушить тебе с раннего детства, что лицо — зеркало души. Хм, как бы не так. — Ева рассмеялась и зло тряхнула отросшими до плеч волосами. — Было бы невыносимо скучно жить, если б на каждом лице, особенно женском, проецировалась душа. Это все равно что ходить голым. Даже еще хуже и опасней. Скажи честно, ты поверил моему рассказу?
