— Вспоминаешь о чем-то? — спросила она и нежно коснулась пальцем его щеки. Они оба испытали непонятную боль. Ева спрятала лицо в ладони и села в мокрую траву.
— Я расскажу тебе сегодня все остальное, — прошептала она. — Ты должен знать, какая я гадкая, испорченная. Ты даже представить себе не можешь, какая. Но только сейчас мне стыдно и больно. А раньше… раньше меня точно несло потоком слепых буйных чувств. Я обязательно должна тебе обо всем рассказать.
Ян сел и обнял девушку за плечи. Она прижалась к его груди и всхлипнула. И он вдруг вспомнил своего племянника, маленького Яна, который однажды вот так же горько всхлипывал у него на груди. На душе сделалось тепло и в то же время тревожно. Он осторожно прижал к себе Еву, поднял на руки и понес в сторону их пристанища.
— Мы остались вдвоем в пустой квартире, — рассказывала Ева, подперев кулаком щеку и глядя на прозрачный березовый лес за сбрызнутым легкой изморосью стеклом. — В нас словно бес вселился, и энергия била через край. Нас никто не видел, но мы продолжали разыгрывать это странное действо изысканно красивой любви — мы оба были помешаны на театре и красоте. Мы целовались возле зеркала, то и дело кося глазами в его сторону, мы и любовью стали заниматься около зеркала — Алешу это возбуждало, меня тоже. Мы из кожи вон лезли, чтобы каждое наше движение было красивым и изящным, как в зарубежных эротических фильмах, которые нам довелось видеть на закрытых просмотрах. Мы с упоением придумывали мизансцены с раздеванием и переодеванием, чувствуя себя главными героями нами же и сочиненной пьесы. Нам нравилось ласкать друг друга, мы научились многим способам делать друг другу приятно. И все-таки это, как я поняла впоследствии, была детская любовь. Страсть, о которой нам было известно из книг и спектаклей и которую мы умело имитировали.
Однажды Алеша сказал:
— Как жаль, что это происходит просто так, и никто этого не увидит. Впрочем, постой-ка… У Сашки есть кинокамера. Я попрошу его сделать о нас с тобой фильм.
Я тоже загорелась этой идеей, забыв о ком-то третьем, который в этом случае станет свидетелем того, что не может происходить при свидетелях. Но я была дитя театра, я обожала публику и в то же время научилась про нее забывать. Алеша тут же позвонил Саше, и он вскоре уже был у нас.
Мне было неловко раздеваться под Сашиным любопытным взглядом, хоть я и знала этого парня чуть ли не с детства. Алеша заставил меня выпить вина и стал раздевать сам — медленно, картинно красиво, изображая из себя опытного ловеласа.
