Ян вдруг бросил ложку и уставился на мать.
— Это те, что… Ну, она подстрижена под мальчика и очень светлая, а он…
— Да, он похож на зарубежного киноактера, выскочила из головы фамилия… Они всегда ходят в обнимочку и ни с кем из отдыхающих не общаются, — рассказывала Амалия Альбертовна, обрадованная тем, что ей наконец удалось пробудить в сыне хоть какой-то интерес к окружающей жизни. — Карина говорит, два дня назад видела их в «Гагрипше» — они пили вино и целовались через стол. На них весь зал любовался, и один армянин из местных послал на их столик бутылку шампанского и корзину фруктов. Потом они танцевали. Карина говорит, красиво было, совсем как в заграничном кино. На ней было длинное платье из алого шелка, он — в белом костюме и…
Ян внезапно встал из-за стола и направился к выходу.
— А пончики? — умоляющим голосом напомнила Амалия Альбертовна. — Ты ведь так их любишь, сынок.
Он буркнул что-то неразборчивое и, сбежав по лестнице черного хода, решительным шагом двинулся в беседку в зарослях кизила, где давно облюбовал себе летнюю резиденцию. На деревянном топчане валялась перина и несколько одеял, на тарубетке стоял транзистор. Последнее время Ян снова стал слушать музыку. Она возвращала его к чему-то такому, к чему он очень хотел и в то же время боялся вернуться. И эта светловолосая девушка с выражением безоглядной любви на узком загорелом лице тоже к чему-то возвращала. Возвращение было тревожным, болезненным, но неотвратимым.
Он включил транзистор и прошелся по шкале настройки. Ян любил далеко не всякую музыку, но не только классическую — у него были любимые песни и мелодии. Одну из них пел Марио Ланца. Ее передавали очень редко. Разумеется, он мог достать пластинку с записью этой песни, но почему-то не хотелось: встреча, считал Ян, должна быть случайной и долгожданной.
В беседке стало почти темно. Он задремал под тихий шелест транзистора — «Маяк» передавал последние известия. Приснилась Маша: она сидела на скамейке возле памятника Чайковскому и расчесывала свои длинные блестящие волосы. Он подошел к ней сзади и закрыл ее глаза ладонями. Она засмеялась и прислонилась головой к его груди. Его тело напряглось от желания. Он проснулся и стал удивленно озираться по сторонам. Только что он побывал в прошлом — душой, телом, всем существом. Он испугался. Он знал, что отныне его жизнь станет иной.
И тут он услышал голос Марио Ланца. Но это была не та песня, которую он любил, — эта песня звучала в том фильме, что они с Машей смотрели в последний день их удивительной любви. В тот вечер он уехал домой в Ленинград, и Маша, провожая его на вокзале, все время напевала эту мелодию. Сейчас она накатывалась на него ослепительно сияющей волной, вздымала на свой головокружительно высокий гребень. «Be my love forever, be ту only love»
