Закончив свою импровизированную речь, Флорин хмуро засобирался было прочь, но тут вспомнил, что не доел посыпанный сахаром веерок, всегда напоминавший мне школьные переменки, и упрямо сел на место.
Люд, оправившись, загудел. Молодой человек восхищенно смотрел в нашу сторону, но Флорин, избегая взглядов, уставился в чашечку с почти допитым, сожженным и уже холодным кофе. Когда же он поднял голову, то увидел, что я отпрыгнула на несколько шагов, а на нашем столе разместилась чайка-гигант, которая, пожрав остатки моей плюшки, пытается притырить и его веерок. Желтоклювые, с белой грудкой, они деловито переваливались по людным мостовым и, почти не боясь людей, подтибривали у них кусочки в открытых кафе.
Народ разразился смехом, мир восторжествовал. Появился новый, комичный враг, и утолившие голод люди мудро решили не возвращаться к предыдущему разговору. Все-таки у них было потрясающее чувство юмора и меры. К тому же многие из них изучали в школе азы риторики и не могли не отдать должное ораторскому таланту румына.
А может, какие-то смутные воспоминания настроили их на снисходительный лад. Ведь совсем недавно жители этой страны сами считались беженцами нищеты, и почти в каждой семье можно было найти если не отца, то хотя бы дядю или двоюродного брата, уехавшего в дальние края и вовсе не всегда для того, чтобы делать прививки детям отсталых народов.
В те недалекие в общем-то времена их самих называли отсталыми и шумными, уличали в нелюбви к чистоте и в примитивности религиозных ритуалов. В Америке именовали dago и wap, воришками – в Бразилии, неграми – во встающей на цыпочки своей белокожести Австралии. В пятидесятые годы вход в кафе и бары Германии и Бельгии им был запрещен наравне с собаками. Им не хотели сдавать квартиры и платили намного меньше, чем гражданам. Они прятали от враждебного мира своих нелегально ввезенных детей, и вот теперь, когда, наконец, могли гордо поднять голову, пусть не в упоении, как когда-то, глядя на своего черного кондотьера, но хотя бы над чем-то, что отчасти изжили в самих себе, – над затюканным яилатцем, над пришельцем, просящим приюта, над третьесортным чужаком, мировая миграция снова меняла их частные судьбы.
Те, что побогаче и посмелей, организовывались на более выгодных капиталистических условиях, сами вливаясь в число перемещающихся, правда, уже привилегированных народов. Миллионы людей с юга страны продолжали убегать в центр, на север или за границу. Остающиеся дома левые честно, как могли, изучали язык тигринья и боролись против ущемления прав меньшинств. Но жители дальних, рабочих кварталов и сами начинали ощущать себя меньшинством, вытесненным за периферию, где вокруг стремительно умножалось чуждо пахнущее и непонятно звучащее. Ведомые шариатом, там по правильному пути ходили гуськом стайки женщин, красиво глядящие на мир из узких амбразур. Повышая государственную рождаемость, незнакомки плодили маленьких мальчиков, чтобы те потом могли следить за их поведением, соблюдать халяль, пиздить пидоров и устраивать выволочку жене, если нарожает слишком много девочек.
