Прелый дурман кленовых листьев из Александровского сада достигал реки. Скользкие желуди раздували карманы. Парки горели красным и желтым. На площади начинали строить трибуны.
Несмотря на то что погода здесь менялась по пяти раз на дню, этот город был местом прямых ясных линий и ровного, непререкаемого горизонта. Расстояния здесь, однако, были весьма обманчивы. Наш дом на Мойке с электрически вырисовывающимся, а потом постепенно стирающимся в пустоту мальчиком в поднебесье, предупреждающим об опасности оставлять детей одних на дорогах, был виден еще от Московского вокзала, но идти до него приходилось так долго, что иногда наступал вечер. Плоское устройство местности и отражения создавали особое чувство дистанции, и иноземца можно было отличить не только по слишком быстрой, нечеткой речи и короткому шагу, но и по тому, насколько близко он придвигался к собеседнику.
Серый гранит. Черная, серая, синяя вода. Черные и синие широкие плащи, серые береты.
Одна рука всегда несла зонтик, но он открывался в самом крайнем случае. «Дождь – если только как из ведра, остальное – небесная роса». И дождь шел или моросил, а люди несли закрытые зонтики. Ветер дул. Дул с моря и с реки, и скорее всего он и был главным хозяином этого города.
Весной по рекам плыл лед. Толстые льдины толкали друг друга. Из-за режущего сияния люди прикрывали веки. Зимой вода пряталась вглубь, и там, где она была недавно, можно было ездить на санках и без помощи мостов переходить с одного берега на другой.
Все эти детские горки, песочница в Михайловском саду и происки моей пьяной няньки родились из мыслей Петра Великого, как Афина из головы Зевса. И все это было грандиозно. Из моей же головы пока не очень-то что рождалось. Может быть, всякая грязь типа козявок и ушной серы все еще мешала зажечься зародышу другой жизни.
Я снова оказалась в этих местах, о которых почти забыла. Или правильнее было бы сказать, что я впервые попала в те места, откуда уехала. Это была я, но все-таки, вроде подмененной куклы Оли, еще и какая-то другая. Я научилась бегать. Я узнала страшную тайну и оказалась причастна к преступлению. Я заходила в волны. В моей тумбочке было полно ракушек и соленых камней, которые становились снова скользкими и живыми, если их полизать. Я жила в одном доме с настоящими моряками. Я видела маяк. Я видела его каждый день, запросто, как теперь Александрийский столп или шпиль Адмиралтейства. Сейчас я стояла у чугунной решетки реки перед аркой нашего дома, и шум машин веселил меня. Это был мой город, я была в нем, но вместе с тем одновременно я ощущала запах Черного моря, слышала голос Гриши-Капитана и мчалась со всех зеленочных ног вокруг розового Гиганта.
