[37].
Родители быстрой трусцой шли к остановке. Деревянный трамвай должен был подвезти к вокзалу, откуда поезда отправлялись каждый час. Отец, хоть и вел мать под руку, все-таки оказывался всегда чуть впереди. Марио с соломенной, наполненной книгами сумкой плелся сзади, плутая невидящим взглядом по фасадам домов, по малочисленным пешеходам и вывескам запертых на весь август магазинов.
Уже в двенадцать лет он перерос мать и отца, но по-прежнему оставался робким, неуклюжим и ласковым, как щенок лабрадора. Отрада пожилых, поздно поженившихся родителей, центр притяжения тети и дяди, этот послушный мальчик, однако, как только его оставляли в покое, становился то жестоким пиратом, то свободолюбивым корсаром, то (конечно же, благородным) разбойником.
Как обычно, с понуканиями и подбадриваниями все-таки успели на поезд, и уже с первых минут поездки его сердце понеслось, как прихрамывающая бешеная лошадь, – увы, он узнал, что Черный корсар[38] был убит. Пока контролер с пышными усами пробивал их билеты, Марио, проклиная колючее жжение в носу, уставился в окно. Там уже замелькали белые одноэтажные домики, пинии росли мощнее и гуще. Как только волнение чуть улеглось, он решил рассеять горе в созерцании кровавой петушиной схватки и в стакане отменного хереса, который ему предложили Кармо и Ван Стиллер.
К тому времени, когда поезд подъехал к маленькому вокзалу Анцио, Марио успел осушить вместе с друзьями целых шесть бутылок. Ха! Их новый знакомец Дон Рафаэль[39] еле держался на ногах, а два корсара, как, конечно, и сам Марио, будто бы просто освежились родниковой водой.
От вокзала Анцио брели до пляжа пешком. Друзья-корсары обычно оставляли его в такие моменты, и Марио возвращался в семью к роли добряка и любимчика стареющих родителей.
Увы, в этот день у них нашлись деньги, чтоб заплатить за лежак, и вместо горячего песка на свободном пляже у высокой скалы его ожидала размеренная скука в зонтичной касбе. Мать в купальном костюме прилегла под зонтом, а отец, аккуратно повесив пиджак на крючок, присел у ее ног. Родившийся в первом десятилетии двадцатого века, в августе он позволял себе хотя бы не повязывать галстука.
Было обычное воскресное утро с еще редкими полуголыми людьми, с пустынным пока морем и поднимающимся к зениту огненным шаром. Так же, как всегда, взлетали редкие мячи и воланы, пролетали чайки, матери подзывали детей, редкие отцы кучковались, чтобы пойти в бар неподалеку, и все-таки почему-то у Марио где-то в области между животом и горлом, рядом с качавшим кровь невзрачным мешком-насосом, о котором из-за болезни матери у них в семье было столько разговору, в зоне, которую он стал с недавнего времени отличать от других, возникали какие-то дальние подсасывающие предчувствия.
