Часть человечества, знающая, что она будет делать начиная с сегодняшнего дня до вожделенной им пенсии или даже смерти, шла тратить деньги в ледяные склады, заваленные едой. Как и я, они платили за выращенные в полях Апулеи новыми рабами помидоры, набирали яйца и мясо ненавидящих друг друга из-за тесноты и страха, напичканных кортизоном и антибиотиками куриц, бросали в глубину тачки или корзины ярко-красную плоть коров, раздутых от комбикорма, и, нагруженные мешками, поохотившись за местом парковки около получаса, возвращались домой, где их ждали любимые в обнимку с телевизором и изредка – дети-юзерпики, с проводами, растущими из ушей, со взглядами, опущенными в экраны, в которые они с быстротой пульса тыкали всеми пальцами. Некоторые, особенно пожилые банковские, переставали есть яйца, мясо и сыр, душевно срастаясь с борьбой веганов, хотя по-прежнему щеголяли в кожаных ремнях и ботинках. Среди папок со счетами и акциями они все еще бережно хранили книги по истории вооруженной борьбы и древние, пожелтевшие листовки, полученные ими когда-то из рук бунтарей, их сверстников или длинноволосых бородачей чуть постарше. Любой мятеж или хобби, любой мятеж как хобби были хороши, лишь бы отгородиться от бесцветных и пресных будней.
Были у них, однако, и свои пунктики: например, фирма Белая мельничка. В рекламе жила одна счастливая семья с томно любящими друг друга и красиво поседевшими бабушкой и дедушкой, энергичными и ласковыми родителями и несколькими с иголочки одетыми детишками. В роликах, перебивавших любую передачу или фильм, эта семья торжествующе и самовлюбленно поедала печенье или полдничный паек долбаной белой мельнички, – символ счастья, которого надо было держаться: верность семейным идеалам, бодрое и медленное увядание, передача традиций.
Марио Леоне был экзотическим растением в этом анонимном мире. Над его столом висел портрет Чехова, а на столе стояло фото Пиранделло. Почти все коллеги и клиенты Марио думали, что он повесил изображение самого себя, а на столе стоит портрет его папашки, и синьор Леоне с ними соглашался. Он ненавидел пустые споры.
«Мой потенциальный, но недосягаемый друг», – мечтала я о нем и часто придумывала какую-нибудь техническую причину вроде забытого кода, чтобы заскочить в его темницу.
Только через несколько лет я узнала, что и у Марио был геморрой и что и он, хоть и совершенно непринципиально, покупал «Белую мельничку». Но тогда уже я была готова простить ему что угодно.
