В заявлении на паспорт в качестве рода занятий Фредерик назвал работу официантом и указал, что собирается вернуться в Соединенные Штаты в течение года. Для этого паспорта – в отличие от своей парижской заявки – он назвал своим местом жительства Чикаго. Такое пренебрежение достоверностью говорит о том, что все, что он говорил, было всего лишь способом предупредить подозрения, что он экспатриировался. Единственное отличие в описании внешности Фредерика состояло в том, что теперь он носил «черные усы», а не был гладко выбрит; со временем он даст им вырасти, и на большую длину. Ничто в заявлении не говорит о том, что Фредерик ехал в Россию с намерениями, отличными от тех, с которыми он объездил всю Европу; он даже указывал, что после посещения России намерен вернуться во Францию.
Вооруженный новым паспортом, Фредерик мог теперь получить необходимую ему вторую визу в российском консульстве в Будапеште. Однако визит, подобный этому, требовал небольшого собеседования, от которого у любого черного американца голова пошла бы кругом. В отличие от большинства их коллег в американской дипломатической службе, русских чиновников не беспокоило то, что Фредерик был чернокожий. Его внешность могла разве что пробудить в них любопытство, поскольку люди африканского происхождения были в России редкостью. Но отсутствие расового предрассудка заменялось там другим, проявлений которого Фредерик не встречал нигде в Европе в столь жестокой форме, – антисемитизмом. Официальные постановления российского государства требовали, чтобы консульский работник установил, не является ли подающий на визу евреем. Это делалось с целью ограничить въезд евреев в Россию и свободу их передвижения после въезда.
В случае Фредерика этот вопрос будет легко улажен. Но трудно поверить, чтобы его не поразил вопрос, подразумевавший, что евреи, в каком-то смысле, были в России «неграми». Он не мог не знать об антисемитизме в Европе, когда жил там, особенно во Франции, где в 1894–1899 годах шло знаменитое «дело Дрейфуса» – судебное преследование еврейского офицера французской армии по сфабрикованному обвинению. Однако есть разница между взрывом гнева, получившим некоторую общественную поддержку и не соответствующем законам страны, – как это было во Франции, – и системой официальных российских законов и широко распространенными в обществе чувствами, напоминающими о Юге времен Джима Кроу.
Впрочем, на этом параллели кончаются. Еврейское население в России не подвергалось порабощению. Это русские уготовили своим же, православным крестьянам, которые были освобождены лишь в 1861 году, всего за два года до освобождения черных американцев. Кроме того, русские освободили своих крепостных мирно, правительственным указом, без того ужасного кровопролития, какое было в Америке в годы Гражданской войны. Так или иначе, подавая на российскую визу, Фредерик впервые собирался въехать в страну, где его чувство принадлежности будет очень отличаться от того, какое было у него до тех пор в Европе. В отличие от других стран, где его принимали более или менее так же, как любого другого, в России он явно не будет представителем презренного и угнетенного меньшинства. Черный американец почувствовал бы это отличие острее, чем большинство белых любой национальности.
