— Завяжу.
— И не задушишь?
— Нет, Агеев, — она снова вздохнула, — Давай спать, я тоже устала.
— Угу.
Илона тихо хмыкнула в ответ и расслабилась. Через минуту ее дыхание выровнялось — значит, заснула. Еще раз глубоко вздохнув, я зевнул и посмотрел на нее одним глазом, отмечая тень от пушистых ресниц, что легла на девичьи щеки в полумраке.
— Тоныч йокы, — прошептал, убрав золотистый локон с носа, — Фәрештәм.[1]
***
Игорь восседал за кухонным столом и потягивал кофе, делая вид, что не нервничает. Я усмехнулся, и он поднял брови, изображая удивление.
— Что?
— У тебя глаз дергается. — указав на его лицо, я расхохотался и увернулся от летящей в меня газеты, — Трусишка зайка серенький… — нараспев протянул, и заржал еще громче, когда Лазарев зарычал.
— Закройся.
— Лазарь, ты всего лишь женишься. Это не так страшно, как ты думаешь.
— А что ж ты тогда в девках ходишь? — съехидничал он, прищурившись, — Раз не страшно.
— А мне и холостому хоро…
Посмотрев на лестницу, я проглотил окончание фразы, потому что по ступенькам спускалась Морозова-без-пяти-минут-Лазарева. И да, у меня перехватило дыхание, когда увидел ее в белоснежном подвенечном платье.
— Аллах… — выдохнул, улыбнувшись, — Тебе лучше не оборачиваться.
Игорь тут же подскочил на ноги, стул, на котором он сидел с грохотом рухнул на пол. Обернувшись, Лазарь застыл как вкопанный и Оля прикусила нижнюю губу, а затем с улыбкой покрутилась на месте.
— Сладкая… — благоговейным шепотом произнес мой друг.
— Как тебе? — неуверенно спросила она, — Спина открытая, но тату прикрою фатой, — она повернулась, показывая черные крылья, что красовались у нее на спине, — Илона сейчас спустится, — кивнула мне и снова посмотрела на жениха, который, похоже от шока решился дара речи.
Я взглянул на часы и еще раз потрогал узел галстука, который Романова с особым усердием затягивала на моей шее сегодня утром:
— Долго еще? — ворчал, пока ее руки порхали над светло-серым шелком.
— Агеев, а как ты на работу ходишь?
— А у меня все эти удавки завязаны.
— Ты их что не стираешь?
— А разве надо? — нахмурился я.
— Тимур, ты дикарь что ли? Конечно надо, — улыбнулась Илона, — Готово.
Пригладив рукой галстук, она поправила воротничок рубашки и заботливым жестом пригладила ее. Точнее погладила мою грудь. Я уставился на нее, напрягшись, и она замерла, опустив голову.
— Спасибо, — хрипло вырвалось из меня.
Руки Романовой все еще лежали на моей груди, пальчики медленно перебирали невидимые складки, но будь я проклят — мне так нравилось это ощущение, что я готов был стоять так вечность.
