Темный подвал, грязная тряпка на полу, холод от которого ощущался даже сквозь толстую подошву ботинок. Пронзительные крики Илоны и тело — чуждое и чужое, навалившееся на нее сверху.
Отчаяние вгрызалось в кости и даже то, что я успел до того, как он ее… Успел, да, но облегчения не было. И то, что мозги Преснякова разлетелись по стене, оставляя кровавые ошметки на красном кирпиче, не принесло удовлетворения.
Я хотел убивать его медленно. Ломать кости по одной, выдавить глаза голыми руками, вырвать каждый рыжий волосок на его башке — вот, что я должен был сделать, наслаждаясь воплями и мольбами о прощении. Застрелить его…
Это было слишком гуманно.
Твердая рука Старикова легла на плечо, я вздрогнул. С глаз спала красная пелена и, моргнув, я снова повернул голову.
— Мы начали драться. Он пырнул меня ножом, — быстро опустив взгляд на ногу, убедился, что попал как можно удачнее — рана неглубокая, — Я застрелил его, защищаясь.
— Все записал? — Андрей выдернул зубами сигарету из пачки и подкурил ее, выпуская дым в сторону, — Жди в машине, — скомандовал после кивка своему подчиненному.
Тот удалился, а Стариков подошел ближе, затягиваясь раз от раза и глотая сигаретный дым. Посмотрел на меня краем глаза, затем за мою спину, где стояла карета скорой помощи и тихо спросил:
— Она подтвердит твои слова?
— Да, — отрезал я, оборачиваясь и смотря на Илону, кутающуюся в одеяло.
— Уверен?
— Какая на хрен разница?
— Без ее показаний я не смогу тебя отмазать, — прошипел, бросая окурок в грязную жижу на обочине.
— Значит сяду, — вздохнул я, — Андрюх, спасибо тебе. Но я просто хочу, чтобы сегодняшний день закончился. Просто закончился.
Он потер затылок, и понимающе кивнул. Затем посмотрел на мою ногу:
— Иди уже. А то тебя ведет, как бы в обморок не упал.
Я отмахнулся и прихрамывая поковылял к машине. Головокружения не было, во всяком случае до тех пор, пока я не уселся на каталку в фургоне, которая, казалось, может развалиться под моим весом.
Илона куталась в одеяло, пока фельдшер смачивал в спирте марлевый тампон и стирал с ее лица остатки запекшейся крови. На разбитой губе разлился синяк, волосы спутанные и непривычно грязно-серого цвета. В небольшом окошке на двери, я увидел, как Стариков снова пошел в дом, а затем мое внимание привлек врач, принявшийся причитать над моей ногой.
Тихо всхлипнув, Романова вытерла нос ладошкой и посмотрела на меня. Отказавшись от госпитализации, я попросил зашить рану на месте и закрыл глаза, чтобы отвлечься от боли — не сильной, но дискомфорт она доставляла.
